Все началось с того, что в этот вечер ему неожиданно повезло: Али остался после школы ночевать у своего друга. Если бы в любой другой день Рейчел сказала ему, что будет лишена общества своего сынка-психопата, страдающего эдиповым комплексом, он бы воспринял это как знак свыше, знак, что кому-то скоро повезет, но сегодня этот факт даже не отложился у него в голове.
Они пошли на кухню, она сделала им кофе, и тут, еще до того, как закипел чайник, он свернул на разговор о Маркусе и Фионе.
— В чем смысл? — повторила Рейчел. — Господи!
— Только не говори, что в Али. У меня нет Али.
— У тебя есть Маркус.
— Трудно себе представить, что в Маркусе может заключаться смысл чего-либо. Я знаю, это звучит ужасно, но это правда. Ты же его видела.
— Он немного странный, но он тебя просто обожает.
Уиллу никогда не приходило в голову, что Маркус может испытывать к нему какие-нибудь настоящие чувства, особенно такие, которые были бы заметны со стороны. Он знал, что Маркусу нравится у него торчать, знал, что Маркус называет его своим другом, но все это он считал проявлением его эксцентричности и следствием одиночества. Замечание Рейчел о том, что тут имеют место реальные чувства, все несколько меняло. Так бывает, когда узнаешь о том, что женщина, которую ты прежде не замечал, увлечена тобой, — ты смотришь на нее по-иному и находишь гораздо более симпатичной, чем прежде.
— Ты думаешь?
— Конечно же.
— Но все равно, в нем не весь смысл. Если бы мне захотелось засунуть голову в газовую духовку, а ты бы мне сказала, что он меня обожает, еще не факт, что я бы ее вытащил.
Рейчел засмеялась.
— Что тут смешного?
— Не знаю. Просто сама мысль, что можно оказаться в такой ситуации. Если ты к концу вечера засунешь голову в газовую духовку, придется признать, что вечер не совсем удался.
— Я… — Уилл остановился, вздрогнул, но, преодолевая себя, продолжил с такой искренностью, на какую только был способен, и она с лихвой превышала лимит искренности, которую могла вместить в себе эта фраза. — Я бы никогда не засунул голову в газовую духовку после вечера, проведенного с тобой.
Сказав это, он понял, что совершил огромную ошибку. Он говорил серьезно, но именно это и спровоцировало дикое веселье: Рейчел хохотала, пока ее глаза не наполнились слезами.
— Это… самая… романтичная… фраза из всех, что мне когда-либо говорили.
Уилл беспомощно сидел, чувствуя себя самым глупым человеком на свете, но когда все успокоилось, атмосфера, казалось, в корне изменилась: они могли быть более открытыми друг с другом и меньше нервничали. Рейчел сделала кофе, нашла пару зачерствевших печеньев и села за кухонный стол.
— Тебе не нужно искать смысла.
— Разве? Мне так не кажется.
— Нет. Понимаешь, я думала о тебе и поняла, что ты должен быть крепким орешком, чтобы делать то, что ты делаешь.
— Что? — На минуту Уилл пришел в замешательство. "Крепкий орешек", "делать то, что ты делаешь"… Ему редко приходилось слышать такие слова в свой адрес. Да что, черт возьми, такое он наговорил Рейчел о своей жизни? Сказал, что работает в шахте? Обучает малолетних преступников? Но потом он вспомнил, что вообще не врал ей, и его замешательство выплеснулось наружу. — Что я такого делаю?
— Ничего.
Этим Уилл, по собственному мнению, и занимался.
— Так почему же тогда я должен быть "крепким орешком", чтобы это делать?
— Потому что… для большинства из нас смысл заключается в работе, детях, семье и так далее. А у тебя ничего этого нет. Ничто не ограждает тебя от безысходности, но ты не кажешься человеком, страдающим от нее.
— Для этого я слишком глуп.
— Ты не глупый. Так почему же ты никогда не пытался засунуть голову в газовую духовку?
— Не знаю. Всегда или ждешь выхода очередного альбома "Нирваны", или новой серии "Полиции Нью-Йорка"[69], которую хочется посмотреть.
— Точно.
— В этом и есть смысл? В телесериалах? Господи… — Дела обстояли еще хуже, чем ему казалось.
— Нет, смысл в том, чтобы продолжать жить. Ты этого хочешь. Поэтому все, что заставляет тебя жить, и является смыслом жизни. Не знаю, осознаешь ли ты это, но втайне ты думаешь, что жизнь не так уж и плоха. Ты многое любишь. Телевизор, музыку, еду. — Она взглянула на него. — Видимо, женщин. Следовательно, ты любишь секс.
— Да. — Он сказал это как-то сварливо, будто обиделся, что она его раскусила, и она улыбнулась.
— Не имею ничего против. Люди, которые любят секс, обычно понимают в нем толк. Не важно. Я такая же. Мне тоже многое в жизни нравится, хоть, в основном, и не то, что тебе. Поэзия. Живопись. Моя работа. Мужчины и секс. Мои друзья. Али. Мне хочется посмотреть, что Али выкинет на следующий день. — Она начала крутить в руках печенье, обламывать его с краев, чтобы стал виден крем, но оно было слишком мягким и крошилось.
— Просто пару лет назад мне было действительно очень, очень тяжело, и я подумывала о том, чтобы… ну, о том, что, по твоему мнению, на уме у Фионы. И мне было за это очень стыдно, из-за Али, и я понимала, что не должна об этом думать, но не могла с собой ничего поделать, и… Не важно. Так вот, я все время думала: не сегодня… Может быть, завтра, но не сегодня. И через пару недель такого откладывания поняла, что никогда этого не сделаю, и не сделаю потому, что боюсь что-то упустить. Не потому, что жизнь была настолько хороша, что мне было жаль отказываться от участия в ней. Просто мне все время казалось, что одно или другое остается незавершенным — то, что мне хотелось закончить. Точно так же, как тебе хочется посмотреть следующую серию "Полиции Нью-Йорка". Когда я заканчивала книжку, то мне хотелось дождаться ее выхода. Если я встречалась с парнем, то мне хотелось встретиться с ним еще раз. Если у Али приближалось родительское собрание, то мне хотелось сначала поговорить с его классным руководителем. Такие вот мелочи, но они были. И потом я поняла, что всегда будет что-то, и этого "что-то" будет достаточно. — Она оторвала взгляд от остатков своего печенья и, смутившись, засмеялась. — Ну, в любом случае, я так думаю.
— У Фионы тоже должно быть что-то такое.
— Наверное. Не знаю. Кажется, что у Фионы этим "что-то" конца нет. Ей бы иногда не помешало и отдохнуть.
Неужели все так просто? Видимо, нет, решил Уилл, поразмыслив. Ведь находясь в депрессии, устаешь от всего; не важно, как сильно ты любил это раньше; возникает чувство одиночества, страх, просто растерянность. Но позитивность рассуждений Рейчел стала хорошей отправной точкой, а этот разговор про стимул к жизни сам стал таким стимулом, потому что последовала характерная пауза, Рейчел посмотрела на него, и они начали целоваться.
— Может быть, мне с ней поговорить? — спросила Рейчел.
Это были первые слова, прозвучавшие после того, что с ними произошло. Правда, в процессе они тоже не совсем молчали, так что на мгновенье Уилл не понял, что она имеет в виду: он попытался связать ее слова с тем, что происходило в течение последних тридцати минут, после которых он ощущал дрожь во всем теле и находился практически на грани слез; эти полчаса заставили его засомневаться в своем всегдашнем убеждении, что секс — это замечательная плотская альтернатива выпивке, наркотикам и вечеринкам, но не более того.
— Тебе? Она же тебя не знает.
— Это не препятствие. Может, так даже лучше. Может, ты и сам научишься, если посмотришь, как это делается. Это не так уж и трудно.
— Хорошо.
В голосе Рейчел прозвучали нотки, смысл которых Уилл не совсем понял, но в этот момент ему не хотелось думать о Фионе, поэтому он не придал этому значения. Он и припомнить не мог, чтобы когда-нибудь был так счастлив.
Глава 31
Маркусу трудно было свыкнуться с мыслью, что зима закончилась. Почти все события его лондонской жизни происходили в темноте и сырости (похоже, только в самом начале учебного года была парочка светлых вечеров, но с тех пор столько всего произошло, что он успел их забыть), и теперь он шел домой от Уилла в свете заходящего солнца. В первую неделю после того, как часы перевели на час вперед, очень хотелось вообразить, что все хорошо; был огромный соблазн поверить, что его маме станет лучше, что сам он внезапно повзрослеет на три года, обретет необходимую крутизну и начнет нравиться Элли, забьет решающий гол за свою футбольную команду и станет самой популярной личностью в школе.
Но надо быть дураком, чтобы в это поверить, точно так же, как надо быть дураком, чтобы верить в гороскопы, решил Маркус. Часы перевели для всех, а не только для него, и не может быть, чтобы из-за этого все грустные мамы повеселели, а все дети в Британии забили решающий гол за свою футбольную команду — особенно те из них, что ненавидят футбол и не знают, с какой стороны нужно бить по мячу, — и уж точно все двенадцатилетние дети не могут повзрослеть за одну ночь. Даже с единственным из них это вряд ли произойдет, а если и произойдет, то уж точно не с Маркусом, с его-то везением. Это случится с другим мальчиком двенадцати лет, из другой школы, который не влюблен в кого-то, на три года старше себя, и кому на это превращение, следовательно, будет начхать. Несправедливость нарисованной им картины взбесила Маркуса, и, войдя домой, он яростно хлопнул дверью.
