- Нечего гадать, искать их надо. У них рация, они наверняка «Центру» сообщили, что нас бросили неудачно, может, «Центр» им задание еще раз поменял с учетом наших неприятностей.
- Скорее всего…
На следующий день в хату, где остановились на ночлег Андреев и Федоров, пришел председатель местного колхоза с двумя бойцами истребительного батальона из трактористов. Пока агенты протирали глаза, председатель (бывший разведчик, только вернувшийся с фронта по ранению) собрал их автоматы и потребовал командировочные документы. Таких не оказалось, так как бланки остались у Кравченко. «Гости» предъявили председателю красноармейские книжки, наградные свидетельства и даже партбилет. Председатель скептически посмотрел на всю эту печатную продукцию, спросил, по какой надобности товарищи оказались здесь. «Товарищи» ему ответили, что разыскивают немецких парашютистов для их задержания, на что председатель, извинившись «за беспокойство», заметил, что имеет предписание всех «товарищей» без командировочных документов отправлять в райотдел НКВД для последующего разбирательства. Тут же бойцы-трактористы на случайно подвернувшейся машине доставили Андреева и Федорова в район. На красноармейских книжках «товарищей» не оказалось какой-то мелкой отметки, которую ввели буквально три дня назад в связи с широким наступлением на участке 3-го Белорусского фронта, что вызвало подозрения. Через полчаса разговоров подозрения переросли в уверенность, что перед оперативниками НКВД - совсем не бойцы-красноармейцы. А к обеду следователь уже писал протокол допроса «агентов немецкой разведки». И Андреев, и Федоров дружно рассказали, как и с кем их выбрасывали, как они неделю с лишним искали командира, удивляясь, почему он пошел на юг, вместо того чтобы перейти линию фронта на севере, где проще. В НКВД тоже пожали плечами, записав в протокол рассказ о странностях «шпионского командира» и сдали всю компанию в «Смерш».
В «Смерш» первым делом попытались выяснить суть задания, полученного группой, но ни один, ни другой, ни третий (задержанный по дороге к матери Первеев) ничего толком сказать не могли. О задании знал только командир группы Кравченко.
Глава вторая. Оплошности
Коршунов приземлился совсем рядом. Кравченко видел, как он гасил купол, стягивал стропы, паковал парашют. Ответив на короткий сигнал командирского фонарика, торопливо заковылял навстречу, волоча по земле мешок с продуктами.
- Цел, командир? - спросил он, тяжело дыша, и присел на грузовой контейнер. - Остальных отнесло к чертовой матери. Он, когда пошел на второй заход, слишком рано начал сбрасывать, ему бы дотянуть еще километров пять-семь, а он, мать его, посыпал парашютами. Где их искать-то теперь?..
- А радист? - забеспокоился Кравченко.
- Не видел. Он вроде ближе к лесу уходил. Может, висит на сучке? Поищем? Хотя до леса далековато, с нашей поклажей идти час, не меньше…
- Пусть развиднеется…
- А ты чего такой смурной, командир? - спросил Коршунов, заметив в голосе Кравченко какую-то растерянность.
- Все в порядке. Если не считать одной неприятности - штабной мешок в воздухе отвязался, улетел куда-то, тоже в сторону леса.
- Ночью не найдем.
- Поищем утром. Вместе с радистом, - Кравченко, будто заметив настороженность Коршунова, вернул голосу уверенный тон. - Здесь, кажется, спокойно, вряд ли до рассвета кто-нибудь объявится. Давай вон к тем кустам, закопаем парашюты да поспим часок.
Они ухватились за ремни контейнера, сложив на него амуницию, и побрели к густым зарослям, черневшим неподалеку. Вблизи кустарник оказался редким ивняком, нависшим над широким ручьем, по весне, наверняка, разливающимся в целую речку.
- Смотри, и рыбалка есть, - усмехнулся Коршунов.
- Только удочки не захватили, - перевел дух Кравченко, освободившись от тяжелой ноши, - а то б к утру карасей на завтрак наловили.
- Тихо-то как…
- Да, аж воду в ручье слышно… Я бывал в таких краях, правда, то осенью, то зимой… Глухомань! Стоит деревенька, а на полсотни верст вокруг ни души - леса да болота. Партизаны любили такие места. Вроде только что были здесь, а макушку почесать не успел - их и след простыл: как сквозь землю проваливались. Ну, давай вздремнем, я думаю, пока мы в безопасности, а утро покажет судьбу на картах… - Кравченко зевнул и завалился на парашют.
- На каких картах? - переспросил через минуту Коршунов.
- Что? - очнулся Кравченко.
- На каких, говорю, картах судьбу-то смотреть будем?
- На топографических, Вася, на топографических. Я королям и валетам не верю. Спи!
Когда рассвело, Кравченко и Коршунов нашли рядом с ручьем воронку от снаряда, сбросили туда парашюты и присыпали землей. Налегке они дошли до леса за четверть часа. Это был сосновый бор с зарослями орешника. Под ногами шелестели темно-рыжие прошлогодние иголки, упавшие шишки. Кравченко рискнул покричать, позвать радиста. Лес ответил тишиной, лишь изредка где-то впереди откликнулись потревоженные птицы.
Солнце вползло в зенит, а поиски ни к чему не привели, штабной мешок тоже исчез без следа. Перекусив, решили идти в назначенный квадрат в районе Плоскоши. Сориентировались по карте: погрешность могла быть километров в пять; через сутки пути она увела бы от цели километров на 20-30 в сторону. Надо было выбраться к дороге или к любой ближайшей деревушке, встретить кого-нибудь местного, в конце концов, спросить где что.
- Попробуем лесом на юг, мне кажется, нас выбросили севернее, - предложил Кравченко.
- Опасно днем-то…
- Будем ждать ночи - потеряем время, да и у кого ночью спросишь дорогу? Пойдем! Доберемся до опушки, ты останешься в укрытии, а я выйду к людям. Ну, что ты уставился, Коршунов? Ты же опытный разведчик, сам по лесам блукал!
- Там куда ни пойди, все на немцев выйдешь. А здесь - чужой тыл…
- Сегодня - чужой, завтра - наш… Все меняется, как говорил один мудрый грек.
- Ты с ним в лагере сидел?
- С кем?
- С греком.
- Ха-ха, да нет! Его звали Гераклит из Эфеса. Он жил давно… Пошли, Коршунов, у нас мало времени. Если остальных выбросили точнее, они явятся в Плоскошь раньше, подождут нас день-два и начнут ковырять в носу: а куда им податься? По домам, где их возьмут через неделю-другую? Или в НКВД? Ну, насчет НКВД я мало верю, ребята у нас надежные. А вот домой, к женам, к мамкам потянет. Даже если будут знать, что их неминуемо там поймают.
- А меня уже тянет, - вдруг вполголоса признался Коршунов, еле поспевая за командиром.
- Ты это брось, Василий, потерпи. Придет время - обнимешь свою благоверную, сядешь с ней в кафе на Унтер ден Линден. Ты был в Берлине? Нет? Побываешь… А может, даже поживешь. И расскажешь ты ей, какой ты герой, покажешь медали, разменяешь купюру в сто рейхсмарок, закажешь… Что ты ей закажешь?
- Водочки… Она у меня водочку любит, конечно, по праздникам! Пельмени…
- Закажешь ты водочки с пельменями, официанты вытаращат на тебя глаза, но потом посмотрят на твою грудь, украшенную наградами фюрера, и мигом все принесут. Водочку московскую, пельмени сибирские… и пиво баварское в подарок от заведения.
- Бесплатно, что ли?
- Да, презент называется. Выпьете вы, потанцуете…
- Кадриль… Она у меня кадриль танцует - засмотришься!..
- Кадриль. И пойдете в свое уютное гнездышко где-нибудь на Тирпицуфер или на Принц-Генрихштрассе, рядом с Тиргартен…
- Это что, рядом с садом? - уточнил Коршунов, вспоминая немецкие слова.
- С зоопарком. Центр Берлина… И будет вам хорошо. А потом она скажет, что ждет от тебя ребенка. А когда он появится на свет, в его документах будет написано: «Место рождения - Берлин».
- Хорошо говоришь, - вздохнул Коршунов, - дожить бы только до этих счастливых денечков!
- Доживешь, Коршунов. Если будешь быстрее двигать ногами! Не отставай!
Они прошли лесом не больше часа, когда впереди между деревьями показался просвет. Из-за узкой полоски накатанной, извилистой дороги выглядывало село с колоколенкой, чудом увернувшейся от мин и снарядов. Кравченко долго разглядывал окрестности в бинокль, потом стряхнул с себя приставшие иголки, платком смахнул пыль с сапог и бросил Коршунову:
