Поппер показал, что идеи Юма имеют огромное значение для научного метода, который асимметричен по своей сути. Никакое число экспериментов не способно подтвердить верность теории (например, той, что солнце всегда будет восходить), потому что, сколь бы регулярно ни восходило солнце до сих пор, в какой-то момент жизни оно может взять заслуженный выходной. Зато один-единственный отрицательный результат способен доказать, что теория неверна. Даже если мы видели десятки тысяч черных воронов, мы не можем логически вывести из этого, что утверждение «Все вороны черные» верно, — возможно, голубой ворон гнездится прямо за углом. (Один боец ИРА сказал о том же другими словами, от которых холодок пробегает по спине: служба безопасности важного политика может изо дня в день работать без осечки, но если террористу повезет всего один раз, этого будет достаточно.)
Таким образом, теория верификации оказывалась бесполезной. Венский кружок попался в собственные силки. Его знаменитый лозунг, объявлявший бессмысленными все высказывания, не удовлетворяющие критериям осмысленности («осмысленный = аналитический или верифицируемый»), сам проверки не выдержал, ибо утверждение «смысл высказывания — это способ его верификации» само по себе, в рамках собственных терминов, не истинно и не ложно и не поддается верификации. Этот принцип невозможно увидеть, попробовать на вкус, понюхать или ощутить; его нельзя воспроизвести в лабораторных условиях или заметить на улице — таким образом, согласно критериям самих позитивистов, он лишен смысла.
Один из разделов Unended Quest Поппер называет «Кто убил логический позитивизм?» и сам же в притворном раскаянии отвечает на этот вопрос: «Боюсь, я вынужден признать себя виновным». При этом он жалуется, что, поскольку «Logtk der Farschung» вышла в Англии только через четверть века и поскольку сам он, будучи венцем, сталкивался с теми же вопросами, что и Венский кружок, в англо-американском философском мире его считают позитивистом. Действительно, его, как и Витгенштейна, упорно связывали с этим кружком, к которому ни тот, ни другой никогда не принадлежали.
Но Поппера ассоциировали с Венским кружком не только сторонние наблюдатели и более поздние исследователи. Вместо принципа верифицируемости Поппер предложил другой принцип — принцип фальсифициру-емости. Нельзя доказать, что научная теория истинна, зато можно показать, что она ложна. Чтобы иметь право называть теорию или гипотезу научной, нужно попытаться ее опровергнуть. Некоторые члены кружка восприняли эту идею просто как попытку усовершенствовать принцип верифицируемости, отладить механизм, который и так хорошо работает. Карнап полагал, что Поппер драматизирует различия между взглядами Венского кружка и собственными. Карл Гемпель писал, что Поппер соблюдал по отношению к кружку определенную философскую дистанцию — «дистанцию, которая, я полагаю, была преувеличенной — в конце концов, не существовало партийной программы, которой были бы преданы все члены группы». А Виктор Крафт в краткой истории Венского кружка утверждал, что идеи кружка обрели сторонников в Англии благодаря, в числе прочих, Карлу Попперу.
Поппер не уставал говорить, что подобные заявления свидетельствуют о глубинном непонимании сути его критики. Кружок ввел понятие верификации, чтобы отделять смысл от бессмыслицы. Поппера же подобная лингвистическая демаркация не интересовала. У него была иная цель: отделить науку от ненауки, или псевдонауки. Он не называл такие предложения, как «Малер — прекрасный композитор», бессмысленной абракадаброй и не утверждал, что они сугубо субъективны; он просто полагал, что они не относятся к сфере науки. «Мне было ясно, что эти люди ищут демаркационный критерий не столько между наукой и псевдонаукой, сколько между наукой и метафизикой. И мне было ясно, что мой старый демаркационный критерий лучше, чем их».
Однако нет никаких сомнений, что основные философские интересы Поппера сформировались еще в молодости, в Вене. Он всегда отдавал преимущество науке и научному мегоду — доказательству, логике, вероятности, — и это отражает фокус исследовательских интересов, бытовавших в его родном городе. Как бы далеко ни заходил Поппер в своих ответах, постановкой большинства вопросов он обязан Шлику, кружку и Вене.
И все-таки в ситуации с Венским кружком именно Поппер оказался «тем, кто смеется последним». В 1985 году правительство Австрии пригласило его в Вену — возглавить новый институт философии науки имени Людвига Больцмана (<>Ludwig-Boltzmann-Institutfur Wissenschaftstheorie»), учрежденный специально для того, чтобы вернуть великого ученого на родину, к вящей славе послевоенной Австрии. Это был последний и окончательный триумф над Венским кружком.
Однако замыслы правительства бесславно провалились. Чиновник министерства просвещения сообщил Попперу, что ему придется представить план работы на утверждение в правительство. Поппер разразился гневным письмом, в котором отказался от должности — ощущение давления со стороны властей слишком уж живо напомнило ему прошлое…
Что способна поведать нам о событиях 25 октября 1946 года эта долгая прогулка по Рингштрассе? Например, она объясняет, какой путь прошли эти два австрийца, прежде чем встретиться лицом к лицу в кембриджской учебной аудитории. Но не только это.
Витгенштейн не знал Поппера лично. Однако, если оставить в стороне философию, история венского периода их жизни позволяет предположить, что выросший во дворце аристократ — английские костюмы, французская мебель, загородные особняки, неиссякаемое богатство, постоянные путешествия, близкое знакомство с титанами культуры, — встретившись в аудитории НЗ с выходцем из обычной буржуазной семьи, инстинктивно должен был смотреть на него свысока, снисходя к нему с высоты своего богатства и положения — точно так же, как он смотрел на Вайсмана, но не на принадлежавшего к аристократическим кругам Шлика.
Для Поппера Витгенштейн тоже был отнюдь не только научным соперником. Он был для него еще и олицетворением той Вены, которая была недосягаема даже для сына почтенного адвоката. Поппер видел в Витгенштейне воплощение имперского города, в котором богатство и знатность внушали уважение и открывали любые двери; особой территории, куда не заглядывала инфляция и где можно было откупиться от нацистов. В глазах Поппера обстоятельства жизни этого человека являли собой полную противоположность его собственным обстоятельствам, которые мешали ему, связывали руки и, наконец, вынудили покинуть родину.
Рингштрассе стала для Поппера и Витгенштейна не только дорогой в аудиторию НЗ, но и демаркационной линией, разделившей их судьбы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
