на гранитный берег, как заглядывает в Петровский сад и, постояв у бронзового бюста под вечно зеленой пихтой, неожиданно перемахивает через чугунную ограду и бесшабашно прыгает вдоль набережной. Солнечными всплесками отмечены следы в утренних лужах и разрисованном кирпичом и мелками асфальте.
Как часто мальчишкой цепенел я у гранитного парапета, наблюдая за торжеством рождения ленинградского дня. Не было для нас, пацанов Петроградской Стороны, выше счастья, чем побывать на «Авроре», увидеть свою набережную с высоты её палубы. Пожалуй, именно там мы сердцами запомнили слова «Мужество», «Долг», «Родина». Именно там впервые осознали мы себя весенним поколением сорок пятого и поняли, что в русском языке слово «Победа» имеет и второй смысл – то, что после Беды. Поняли, какими они были – народная Беда и народная Победа.
Многое изменилось на моей набережной. За Домиком Петра, где когда-то был наш дворовый самодельный стадион, теперь стоит огромное здание, в бывшем великокняжеском особняке – неизменном предмете любопытства всех мальчишек – теперь Дворец бракосочетания, в знаменитом Доме – коммуны с коридорами под стать туннелям метро, уже не живёт никто из закадычных товарищей моего детства. Все разъехались по отдельным квартирам. Даже Кировский мост – наша гордость и место первых свиданий – перестал быть самым крупным в городе. И всё же я часто встречаю здесь своих незабываемых мальчишек. Здесь мы родились, и, где бы ни жили, мы остаемся парнями с Петроградской Стороны.
…А Весна уже осматривает город с его самой высокой точки – с иглы Петропавловского собора. Она довольна своим гордым творением. В стенах Петербургской – первой Российской Академии расцветала весна русской науки. Здесь же, в Северной столице, взошла немеркнущая заря русской поэзии. На берегах Невы прогремели первые грозы политической весны, а вскоре и первый гром первого советского ракетного двигателя, предсказавшего грядущую космическую весну.
Я знаю, что сегодня Весна видит и столичный Петербург, и революционный Петроград, и мой нестареющий Ленинград. Слышите? Она тронула древние колокола Петропавловки. Это 284-й раз мой юный город встретил свою Весну.
Николай Ударов
Памяти друга
«Мы ещё с тобой поживём!..»
Мы ещё с тобой поживём!
Мы ещё постранствуем вдвоём.
Мы по Петроградской Стороне
вместе нагуляемся вполне,
там, где главный города фасад,
там, где Стрелка,
там, где Летний сад,
где «Авроры» вечный постамент,
где мы жили с самых ранних лет,
где для нас – начало всех начал,
где раздолье сказочным ночам,
тем, которых белыми зовут,
белизны хотя в них не найдут
живописец с физиком вдвоём…
Всё равно их белыми зовём!
…Подойду я к твоему окну,
взгляд в былые годы окуну,
вызову картин отрадный ряд…
И вернусь с тобою в Ленинград!
«Не Библию, а «Фауста» читал…»
Не Библию, а «Фауста» читал
мой верный друг,
больной неизлечимо.
Он боли вместе с Гёте забывал
перед кончиной.
Смеялся вместе с Гёте и грустил,
шёл вместе с ним
от устья до истока,
и лучше всех лекарств
том Гёте был.
Смерть отвергали
гётевские строки!
…И я, когда настанет мой черёд,
том «Фауста»
возьму с собой бесстрашно.
Он за собой в такую высь зовёт —
о смерти позабудешь даже!..
Н. Н. Сотников
Подводя большие итоги
Итак, вернёмся к судьбам тех, кто родились позже 1927 года и именно по возрасту, а не по состоянию здоровья принимать участие в боевых действиях не могли. Конечно, бывали и исключения: партизанские отряды, группы подпольщиков, но среди тех, кто отличились не в боевых действиях, а в поэзии, лично мне почти за полвека работы над военно-героической темой найти поэтически значимые имена не удалось.
Был у нас в «Лениздате» один небольшой коллективный сборник, который составил неутомимый в таких поисках поэт и переводчик Бронислав Кежун. Сам-то Кежун как творец изящного в поэзии не блистал, да и найденные им преимущественно в военных газетах имена поэтическими достоинствами не отличались. Мои коллеги, составители, авторы проектов сборников произведений (правда, более старших возрастов) либо сошли с первых, начальных мест Парнаса, либо даже этих первых шагов не сделали.
«Но, – можете спросить вы, – а вдруг они себя проявили в сюжетостроении, в находках редкостных тем?..» Увы, нет. Из тех сотен и даже тысяч строк, которые мною были прочитаны, я НИЧЕГО не смог отметить. И всё-таки кое-кто из авторов более старшего поколения как-то в объёмно-отчётные сборники проникли и там затвердились. Их даже перепечатывали и (о ужас!) даже назидательно цитировали. Аргументы были самые наивные: а кроме такого-то, об этих боях никто не писал, эти географические точки в общую географию боёв не включал! Но ведь мы же говорим о ПОЭЗИИ, а не о СПРАВОЧНОМ МАТЕРИАЛЕ!
Больше всего и чаще всего такие имена и такие тексты (художественными произведениями я, хоть убей, назвать их не могу!) были посвящены решительным, успешным, но очень коротким боям на Дальнем Востоке. Вероятно, составитель вместе с редактором так и рассуждали: «Ну, неудобно не отметить эти фронты».
Для другого сборника текстов, нехудожественных, может быть, этот аргумент и подойдёт. Вообще, настало время решительно и бесповоротно сказать: мы никак не умаляем ратные труды таких авторов, но пусть лучше будет неполной география боёв и сражений, чем всякого рода послабления и уступки!
В своё время для радиоцикла, который я вёл на Ленинградском радио (а всего прошло 167 почти сорокаминутных передач!) буквально навязывались этакие имена. И дело, в конечном счёте, не в формальном членстве в Союзе писателей (в конце концов десятки авторов, что называется, прозвучав достойно один или несколько раз, впоследствии не смогли удержаться на парнасских кручах).
Помню автора одного стихотворения (он был военным шофёром), сколько уж лет минуло, а я всё ещё до сих пор не забыл строки о том, что самым тяжёлым грузом за всю войну был рейс с телом убитого однополчанина, верного друга. В дальнейшем личное дело этого автора пухло не от благодарностей, а от материалов из милиции и судебных органов. Как вынужденный делопроизводитель, кадровик я не раз буквально захлёбывался в этих отнюдь не поэтических документах!
Нечто
