Всего через три года, в 1512 году, крымское благоденствие юноши внезапно оборвалось. Узурпировавший власть в империи Селим I Явуз назначил сына наместником в Манису. Восемнадцатилетний Сулейман отлично справлялся со своими обязанностями – жители города запомнили его как рачительного, справедливого и милостивого правителя. Удивительно, но это лишь обострило и без того сложные отношения Сулеймана с его безжалостным родителем, неистовым султаном Селимом, девизом которого было красноречивое «Править – значит, жестоко карать». Явуз, чье ненасытное тщеславие не смогли удовлетворить даже беспрестанные завоевательные походы, не уставал укорять наследника за мягкость и отсутствие должного военного опыта. Последнее письмо Явуза, исполненное разочарования и презрения, стало своего рода завещанием и напутствием сурового отца нелюбимому сыну: «Турок, который променял седло на мягкий ковер, превращается в ничто», – писал Селим.
Весь остальной мир, напротив, превозносил сдержанность и миролюбие Сулеймана. «Думаю, все согласны с тем, что свирепому льву унаследовал кроткий ягненок», – довольно сообщал о долгожданной смерти Явуза папе его советник и врач епископ Паоло Джовио. Первые же указы нового султана лишь утвердили европейцев в этом мнении. В своей речи после джюлюса двадцатишестилетний Сулейман I пообещал собравшимся на торжественную церемонию высшим сановникам империи, что, в отличие от самоуправства и зачастую бессмысленной тирании Явуза, лейтмотивом его правления станет строгая приверженность принципам справедливости и правосудия.
В качестве доказательства чистоты своих намерений Сулейман приказал освободить из заточения и отпустить домой семьи знатных каирцев, взятых Селимом I в качестве залога верности ему египтян. Иранским купцам, чьи шелка Явуз конфисковал в ходе торговой войны против Сефевидов, Сулейман распорядился возместить убытки. Новый султан даже разрешил беспрепятственно вернуться на родину тысячам ремесленников, угнанных Селимом в Константинополь. «Пришла эпоха надежды», – шептались в коридорах дворцов и на городских улицах. Вздохнули с облегчением и европейцы. А следовало бы затаить дыхание…
Впрочем, в первую очередь Сулейман занялся реформированием сельского хозяйства империи. Крайне запутанную и часто бесконтрольную практику узаконенных традицией «подарков» и «даней» молодой султан велел заменить единой для всей страны прозрачной и понятной системой налогообложения. Не менее радикальные изменения ожидали и внешнюю торговлю. Эта отрасль практически не контролировалась правительством – османы с их культом войны издревле воспринимали караваны презренных барышников лишь как военную добычу и потому без сожалений отдавали весь внешнеторговый оборот на откуп инородцам. Сулейман же вырос в процветающей на перекрестке транзитных путей Кафе и осознавал ущербность такого подхода. Первым из воинственных Османов он пожелал исправить ситуацию и, по примеру европейских государей, пополнять государственную казну за счет прибылей от внешней торговли.
А деньги Сулейману были просто необходимы, ведь война стоит дорого, а крупномасштабная война – еще дороже. Однако для претворения задуманных молодым султаном грандиозных реформ в жизнь требовались годы, а министры все чаще докладывали ему о растущем среди мающихся от безделья – а значит, и безденежья – янычар недовольстве. Тревожные новости, игнорировать которые было опасно. В те времена власть султана, подобно власти «солдатских императоров» позднего Рима, опиралась не на купцов или чиновников, а на лояльность армии. За годы правления Селима I янычары привыкли к почестям и богатой добыче, и Сулейман прекрасно осознавал необходимость считаться с их интересами. Если не ради славы и новых земель, то хотя бы ради спокойствия в империи армию следовало срочно взбодрить и занять делом. Кроме того, хотя простые люди по обе стороны османских границ всегда мечтали о долгом мире, построенная на грабеже соседей экономика империи требовала новых жертв.
Руководство первой своей военной кампании Сулейман предусмотрительно возложил на плечи опытных командиров. Поводом для войны стал отказ молодого венгерского короля Лайоша II выплатить османам дань в обмен на прекращение пограничных набегов газиев. Ответ венгерских магнатов неопытному Сулейману был дерзким и заносчивым – турецкого посла не то убили, не то страшно обезобразили… Как бы то ни было, османы сочли себя оскорбленными, и, на радость янычарам, молодой султан приказал бить в большой бронзовый барабан победы, что означало начало имперского похода.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Перед началом кампании Сулейман в мундире яябаши[114] посетил казармы янычар – в корпус этой элитной пехоты символически зачислялся каждый из Османов – и под одобрительные крики «сослуживцев» получил из рук казначея обычное воинское жалованье, продемонстрировав тем самым свою непосредственную принадлежность к армии. Впрочем, Сулейман и в этот обычай внес небольшие, но приятные янычарам изменения: забрав полагающиеся ему деньги, он перемешал их с золотыми монетами и раздал собравшимся на плацу солдатам. Так, еще даже не покинув пределы столицы, молодой султан уже добился одной из главных целей этого похода – повысить свою популярность среди янычар.
Впрочем, даже и без грубого подкупа Сулейман сумел произвести на подданных благоприятное впечатление. Простые янычары увидели перед собой мужчину, а не изнеженного дворцового мальчишку. Вот как описывает Сулеймана венецианский посол Бартоломео Контарини: «Высокий, крепкий, с приятным выражением лица. Его шея немного длиннее обычной, лицо тонкое, нос орлиный. Кожа имеет тенденцию к чрезмерной бледности. О нем говорят, что он мудрый повелитель, и все люди надеются на его хорошее правление…»
Не хуже Сулейман проявил себя и во время похода. В 1521 году османы взяли приступом хорошо укрепленный Шабац и, переправившись через Саву, двинулись на Белград. В течение всей кампании султан вел путевой дневник, на страницах которого писал о себе в третьем лице. Из записей становится понятно, что, хотя Сулейман и не желал этой войны, он ею не тяготился. Первоначальные настороженность и отстраненность его лаконичных заметок постепенно сменяются гордостью за ратные успехи османского войска.
А гордится было чем. В результате удачного подкопа стены Белграда обрушились, и 29 августа 1521 года город, не покорившийся в свое время ни Мураду II, ни самому Мехмеду II Завоевателю, меньше чем за месяц осады пал к ногам их правнука. Османы не просто заняли одну из крупнейших в то время христианских крепостей, они открыли империи путь – в том числе и водный, по Дунаю, – в самое сердце Европы.
Перед отбытием в Константинополь султан распорядился оставить в городе сильный гарнизон. Наместником же Белграда Сулейман назначил раненого во время осады командира янычар, тем самым предусмотрительно отстранив от руководства войсками когда-то преданного Селиму I человека. Пленных сербов османы отправили в свою столицу. Район Стамбула, в котором их расселили, и по сей день называется Белградский лес. Сдавшимся венграм Сулейман разрешил вернуться домой.
По возвращении в столицу империи Сулейман распорядился пышно отпраздновать успех своего первого похода. Но никакие увеселения не смогли смягчить печальную новость – за время его отсутствия эпидемия оспы забрала жизни двух его сыновей из трех. Казавшаяся такой легкой, первая победа Сулеймана на поверку досталась ему очень дорогой ценой…
Всю следующую зиму султан посвятил новому и непривычному для османов начинанию. Вопреки настоятельным просьбам великого визиря, Сулейман не собирался развивать прошлогодний успех и продолжать наступление на Венгрию. Вместо этого молодой султан обратил свой взор на море. Турки – вчерашние кочевники – прежде не обладали достаточно сильным флотом, полагаясь в этих вопросах на наемников. Победы Кемаль-реиса над венецианцами и первые успехи Барбароссы мало-помалу изменили расклад сил в Средиземноморье, но об уверенном доминировании османов в регионе говорить пока было рано.
