Вот в такую-то интересную компанию я попала, и меня вовсе не занимал вопрос, кто из них больше, а кто меньше пригоден для работы в советской внешней торговле. Атмосфера в комнате была легка и интеллигентна, и даже не возникало вопроса, почему, например, Торсуев и Сергеев, трудясь в таком «элитном» управлении, были беспартийными. От этого они представлялись мне еще более приятными и чуть ли не душевно родственными. Правда, инстинкт не дремал и строго держал мой язык в узде.
Как и мой новый сослуживец Сергеев, я с нуля начинала осваивать экономику Латинской Америки, в частности центральноамериканских стран — Гватемалы, Гондураса, Панамы и прочей мелкоты, которую мне поручили патронировать и всесторонне изучать.
Надо сказать, что сотрудники обоих отделов были добросовестно заняты своими делами: ходили, писали, относили и приносили документы, но находили и время, чтобы обменяться безобидными впечатлениями и неопасными анекдотами. Мастером рассказывать анекдоты был часто заходивший к нам из Отдела Канады пижонистый Николай Иванович Каминский, муж актрисы Элины Быстрицкой. Анекдоты от Каминского были на английский манер, то есть такого вот рода: «Одного мужчину десять лет от желтухи лечили, а он китайцем оказался».
Мне поручили работу, легкую до смешного. Виробьян положил передо мной кипу североамериканских, — причем прошлогодних и несекретных, — обзоров экономики и внешней торговли каждой из «моих» стран и попросил перевести с испанского на русский. Мне показалось забавным, что ежемесячных отчетов, скажем, нашего торгпреда с Кубы недостаточно для того, чтобы знать о том, что с этого острова выгоднее импортировать сахар, нежели огурцы. Впрочем, и торгпред торгпреду рознь. Однажды мне довелось присутствовать на коллегии министерства, где министр Микоян беспощадно распекал краснощекого пупсика Сидоренко, тогдашнего советского торгпреда в батистовской Кубе, за то, что он рекомендовал импортировать в Союз «не тот сорт сигар».
Работа в управлении была пустячной, но нудной. Сидеть за столом ежедневно с одиннадцати утра до семи часов вечера, зная, что ты не к экзаменам готовишься и не срочную справку для министра пишешь (этим занимался Виробьян), становилось все труднее. У всякой легкости своя трудность. Тем не менее мне ничуть не было жаль пяти лет, затраченных в институте на юриспруденцию. Это был всего лишь первый путь, приблизивший меня к той черте, перешагнуть которую так хотелось. Я узнала много интересного, а юристом себя, по совести сказать, никогда не видела в будущем.
И все же безвылазное и непродуктивное сидение в позолоченной клетке становилось невмоготу.
Немудрено, что я влюбилась. В Сергеева. Это было чрезвычайно глупо со всех точек зрения. Во-первых, он никак не в моем вкусе, во-вторых, он — женатый человек, любящий жену и малолетнего сына. Но ничего не поделать. «Пришла пора…», как говорил Пушкин, и сыграли свою роль обстоятельства, о чем говорил умный Саша Сафрай.
Первым сигналом опасности оказалось его радушное приветствие: «А мы вас ждали!» Потом мне стало нравиться в нем все: рыжеватые прямые волосы с торчащим хохолком на затылке, гладкое правильное лицо с узко поставленными, как у обезьяны, глазами; красивый рот, заразительный белозубый смех, белесые волоски на пальцах рук, мальчишеская ребячливость и мужское джентльменство. К тому же гардероб у него был не от «Москвошвея»: белоснежные воротнички с каждодневной сменой костюмных декораций, — то коричневый пиджак с бежевыми брюками, то синий пиджак с серыми брюками, то один костюм, то другой, ловко сидевший на уже начинавшей полнеть фигуре тридцатисемилетнего мужчины. В общем, пришелец из потустороннего мира.
Мне импонировало то, что он — беспартийный, знает массу иностранных языков и каждое утро в министерстве до начала рабочего дня трудится над кандидатской диссертацией по своей основной профессии инженера-строителя, не довольствуясь переводом с английского такой же белиберды, какую переводила я. Мне нравилось, что он носит в бумажнике фотографию своей вполне интеллигентной мамы, и даже то, что он демонстрирует фотокарточку своей вполне привлекательной жены, похожей на рядовую голливудскую актрису с крупным модным ртом.
Независимо от моей воли, все мое существо нацелилось на то, чтобы сдвинуть с места эту каменную глыбу. Всего лишь сдвинуть, заинтересовать, влюбить, а про «потом» и мыслей не было. И сделать это надо было совсем естественно и для него незаметно. Поскольку я никогда не задавалась целью кружить мужчинам голову, то при вдруг возникшей необходимости инстинктивно выбрала единственно возможную для меня тактику: стараться быть привлекательной, но не показывать своей влюбленности; не с ходу кружить эту самую голову, а потихоньку вскруживать. Мне была нужна не скороспелая страсть, а более глубокий интерес ко мне и как к женщине, и к личности. Да и он сам, закоснелый семьянин и человек положительный во всех отношениях, был не падок до женщин. (Позже я узнала одну из веских причин его настороженного отношения к особам женского пола: его смышленая мама серьезно напугала сына тем, что большинство женщин страдает нехорошими болезнями.)
Во всяком случае, ни для меня, ни для него не годился тот сценарий, который подходил для Николая Петровича Торсуева и Наташи Каневец, девушки из нашего машбюро. Она то и дело прибегала к нам в комнату, садилась у его стола и от переполнявших ее чувств лила слезы ему прямо на бумаги. Николай Петрович, уже осуществивший один переход — от первой жены ко второй — и не имевший детей, был морально готов откликнуться на новый страстный призыв женщины и совершить второй переход через Альпы. У них все получилось быстро и хорошо, но, правда, через год они разошлись, и Торсуев вернулся к предыдущей супруге.
Мне же приходилось держать в узде свой «дух немедленного действия», ибо и предмет и цель были иными. Мне и в голову не приходило желать чего-то невозможного, но от того, что желалось, отказаться не было сил.
Глядя на драматическое действо у стола Торсуева и видимые миру слезы, я иначе представляла себе собственные переживания: сердце так крепко зажато в кулак, что меж пальцев сочится кровь.
Отныне пребывание в стенах министерства наполнилось ежедневными волнующими переживаниями, присутствие Сергеева заставляло чувствовать себя женщиной и чисто по-женски, интуитивно вести единственно правильную линию в наших отношениях.
Это была поистине ювелирная работа. Поскольку явное кокетство не годилось, я, легко кокетничая и остроумничая с Каминским или с Торсуевым, мало-помалу пробуждала в нем интерес к себе, не вызывая вольного или невольного отторжения и не вспугивая его домашнюю верноподданность.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
