Генерал Абрамов, чей штаб помещался в пристройке к особняку, часто заглядывал к Александре Семеновне. Он ценил ее медицинские знания, опыт и человеческие качества. После тех дел, которыми он занимался в РОВСе, ему было приятно посидеть в уютной квартире хороших людей, поговорить о жизни, помечтать о будущем, вспомнить свою семью и прошлое, которое, видно, никогда уже больше не вернется. Иногда он баловал Наташу шоколадкой, а Александру Семеновну — букетом пунцовых роз.
Естественно, что, когда появился Николай, генерал немедленно повел его познакомить со своими друзьями.
Александра Семеновна встретила молодого человека ласково и сердечно. Она с большим интересом расспрашивала его, как живут теперь люди на ее родине, судьба которой ей была далеко не безразлична. Приглянулся хозяйке дома и сам Николай, ей нравилось, что он, не в пример другим беглецам из Советской страны, не порочит огулом родную землю. Спокойно и просто он объяснил, что ему, сыну белого генерала, руководителя антисоветской организации, было трудно оставаться в Советском Союзе и он решил уехать.
Такие суждения, полные достоинства и благоразумия, импонировали не только Александре Семеновне и ее дочери. Даже сам генерал, монархист и реакционер, увидел в Николае не стандартного хулителя Советской власти, а человека умного, самостоятельно мыслящего. И это вызывало у него и любовь, и гордость, и даже уважение к сыну.
В белогвардейских кругах сенсация. И не только в Софии, но и в других городах Болгарии, да и в некоторых соседних странах: сын генерала Абрамова вырвался, наконец, из «большевистского ада» и вернулся к отцу.
По-разному восприняли эту сенсацию в «высшем свете» российской эмиграции. Одни говорили, что никакой это не сын, а просто авантюрист-самозванец, решивший устроить себе легкую жизнь, прикрывшись генеральским мундиром своего папаши. Другие уверяли, что это не иначе как «красный агент и гепеушник», пробравшийся под личиной сына его превосходительства в самое сердце белой эмиграции, чтобы «мутить воду» и под шумок заниматься своими темными делами.
Ажиотаж вокруг генеральского сына продолжался довольно долго. Особенно жаркая полемика велась в ближайшем окружении его превосходительства. Начальник контрразведки РОВСа полковник Браунер, занимавший по совместительству пост начальника отдела в болгарской политической полиции, пытался убедить генерала, что он пригрел на своей груди явную «змею».
— Я обеспокоен только благополучием вашего превосходительства, — нашептывал Браунер своему шефу. — Не доверяйтесь этому молодому человеку, которого вы признали своим сыном. Уверяю вас, что это очередная мистификация ОГПУ. Осторожность, ваше превосходительство, прежде всего. Осторожность и еще раз осторожность, — внушал он.
Нюх у него был действительно собачий.
Одно время генерал в какой-то мере стал поддаваться влиянию опытного контрразведчика. Он начал присматриваться к сыну. Мысленно сверял его манеру держаться, говорить, улыбаться, смеяться. Порой ему казалось, что здесь что-то «не то». Но, знакомясь с Николаем ближе, генерал убеждался, что перед ним его сын — без всякого сомнения. Правда, возмужавший. И тогда он решительно заявил Браунеру:
— Считаю, господин полковник, ваше недоверие к моему сыну личным оскорблением для меня.
И все же Браунер не оставлял Николая в покое. С помощью офицеров из штаба РОВСа он упорно и настойчиво пытался проверить Николая, устраивал различные провокации.
— Не верю я этому беглецу от большевиков, — говорил Браунер генералу.
— Не смею вторгаться в вашу компетенцию, господин полковник, — неуверенно отвечал генерал Абрамов, — но думаю, что применять к нему обычные полицейские методы не совсем разумно.
Браунер изменил тактику. Он стал убеждать генерала, что Николаю необходимо с головой окунуться в самую гущу ровсовских дел. Николая стали посылать в командировки в другие города Болгарии — Бургас, Варну и даже в Югославию, где были филиалы РОВСа, для встречи с эмигрантами и выступлений перед ними с рассказами о Советской стране. Он ездил, выступал, рассказывал, попутно брал на заметку наиболее оголтелых фанатиков, которые готовы были в любой момент попытаться проникнуть в Советский Союз для террористических акций или диверсий. Николай строил свои выступления так искусно, чтобы ровсовцы не могли обвинить его в чем-либо предосудительном.
События развивались в нужном направлении. Уличить Николая Браунер пока не мог. А тот уже наметил себе помощников. В их числе была и Александра Семеновна. Как врач, она общалась со многими белогвардейцами и из их собственных рассказов знала многое о делах и планах РОВСа. Генерал Абрамов иногда тоже невольно делился с ней. У Николая не было сомнений в просоветских политических взглядах Александры Семеновны. Он чувствовал в ней единомышленника.
Но тут перед Николаем возникло новое и, казалось, непреодолимое препятствие. Он влюбился в дочь Александры Семеновны Наташу.
Эта очаровательная, темноглазая девушка захватила его. Каждый свободный вечер он стремился увидеть Наташу. И постоянно встречал добрую улыбку и матери, и дочери. Угощали чаем. Александра Семеновна хорошо играла на пианино. Под вальсы Шопена он встречался взглядом с Наташей и чувствовал, что может рассчитывать на взаимность. Но омрачать свою любовь неправдой он не хотел да и не мог. Нужно открыть свои чувства, а значит, и всего себя, свое подлинное лицо. А можно ли это сделать? Имеет ли он на это право? Трудно предугадать, как отнесутся любимая девушка и ее мать к подлинным целям его приезда в Софию.
Однажды, когда Наташи не было дома, Николай решил поговорить с ее матерью. Вспомнились некоторые детали ее настроений, отношения к эмиграции. Как-то она вскользь упомянула о том, что Михеич сказал ей по секрету, что он не прочь бы вернуться домой, на Дон...
— Ну а вы сами, Александра Семеновна? — спросил ее Николай.
— Я ведь не эмигрантка, — ответила она, — и делить мне с большевиками нечего. Вот дочь кончит скоро гимназию, станет совершеннолетней, тогда посмотрим. Ее жизнь вся впереди, а какая судьба ждет ее здесь, на чужбине?..
А однажды она «по секрету» предупредила Николая, чтобы он не очень доверял как Михеичу, так и полковнику Браунеру. «Они плетут интриги против вас», — сказала она.
Это давало основания рассчитывать, что Александра Семеновна все поймет правильно.
Он решился.
— Скажите, Александра Семеновна, — спросил он полусерьезно, полушутя, — как бы вы отнеслись к тому, если бы я оказался совсем не тем, за кого меня здесь принимают? — И он пристально посмотрел ей в глаза.
