— Глазарий!.. Говядина-жадина! Жалка-а-а, да? — чуть не плача молит Тарасик.
Пальтецо на нем расстегнулось, шапка съехала на затылок. Тарасик рысью бежит за Азарием, он спотыкается и то заглядывает в жестянку, то, обогнув Азария и жестянку, смотрит снизу вверх на вздернутый подбородок счастливого, поющего мальчика.
Очень прекрасно поет Азарий, Хорошо тарахтит жестянка. Тарасик подпрыгивает, икает от зависти и волнения.
— Гла-а-зарий! Глазарий, дай потаскать!..
Вечереет. Становится все темней и темней. По ту сторону двора — там, где улица, там, где другие дома, — зажигаются первые окошки. Зажглись. Едва приметные лучики окружили каждое большое и маленькое окно.
Еще день на дворе. Но всё — и воздух, и мостовые, и асфальт, с которого дворники уже сгребли ночной снег, — все как будто окружено чем-то дальним, синим, размытым, как растекшееся по полу пятно от синих чернил.
Вечер шагнул издалека. Ступил большой своей ногой на мостовые города, и все кругом стало очень большим, засияло, затеплилось. Вечер жмется к каждой парадной, он прячется в дальних углах двора… Стот притаившись во всех закоулках и рассказывает мерным голосом, похожим на песню мамы, что еще не кончился день.
Последние прозрачные тени ложатся на снег от тонких стволов деревьев в садике, около дома Тарасика.
И вдруг все кругом на минутку вспыхивает, краснеет.
Это заходит солнце.
Оно на той стороне города, его не видать, но полосато-красным становится большое небо. Красные широкие лучищи ударяются об асфальт двора, и все вокруг на минуту становится розовым.
Пробежало солнышко мимо парадной и позолотило новую, покрытую лаком дверь. Дальше пошло оно: легло на крышу, брызнуло нежным светом на другой стороне дома, засияло и покатилось дальше — большое и круглое.
Блеснула в последнем его свету жестянка Глазария. Как в зеркало, поглядело солнце в ее собранный гармошкой бочок.
Солнце большое. На все у него хватило времени и сил. Оно глазастое — приметило даже маленькую жестянку посредине большого двора.
Большое солнце успело быстро сказать Тарасику, что земля, которую оно освещает, тоже сильно большая. Что на земле есть не только покрытый асфальтом двор, не только дом, где живут Тарасик, папа и мама, не только маленькая жестянка. Оно сказало Тарасику, что на свете бывают большие деревья, а на деревьях белки и дятлы; что в норах, в лесу, живут кроты и лисы; что за городом дворники не разгребают лопатами снег; что на большой земле есть моря и реки. Зимой они покрываются льдом, а подо льдом дремлют рыбы — большие и маленькие. Спят. Ждут весны.
Вот это успело сказать Тарасику солнце. И Тарасик задумался.
А солнце взяло и ушло: покатилось и провалилось на другую сторону земли.
Все вокруг сделалось сразу еще синей и длинней. Еще ярче лучики вокруг каждого зажегшегося окошка. Они неровные, эти лучики. Они тонкие, как волоски. Их видит только один Тарасик.
Глазарий зевает, поглядывает на Тарасика и вдруг говорит:
— На!
— Чего?! — удивившись, спрашивает Тарасик.
— Давай потаскай, — разрешает Азарий.
Не веря себе, Тарасик быстро и крепко хватает бечевку и принимается бегать по двору.
Кто бы знал, как красиво дудит Тарасик. Он дудит, как машина, когда ей еще не запретили дудеть на улицах. Он поет так красиво и громко, что не слышно, как тарахтит жестянка.
И вправду: она больше не тарахтит. В руках у Тарасика остался только обрывок бечевки, а жестянка лежит посредине двора. Она устала. Прижалась щекой к асфальту — и дремлет. Ей снится сои. Ей снится, будто ее таскает Тарасик.
Глава восьмая
В кочегарку ведет полутемная лестница. Тут, верно, тоже прячется вечер. Разлегся дрожащими тенями на каждой ступеньке. Его длинные теневые пальцы указывают ребятам дорогу вперед.
Посреди кочегарки — большая печь. Над печкой — большой котел. У некрашеного стола, который придвинут к стене чисто выбеленной комнаты без окошка, сидит кочегар. Он ест воблу и запивает ее лимонадом.
— В чем дело? — спрашивает мальчиков кочегар.
— А так… — говорит Азарий. — Можно нам немножечко постоять?
— А по какому такому поводу? — очищая воблу, спрашивает кочегар.
— Так просто, — шепотом говорит Азарий. А Тарасик молчит. Он внимательно смотрит на воблу и лимонад.
— Ладно. Стойте себе… Только не хулиганить — одно условие, — говорит кочегар и разрезает воблу большим перочинным ножом.
— Дяденька, — тихо вздыхает Тарасик, — а у вас, глядите, кусочек рыбки упал на стол.
Кочегар не слышит Тарасика. Он задумался. Он ест воблу, запивает ее и покрякивает. Хороший, видно, попался ему лимонад!
На полу в кочегарке, у самой печи, лежит красный отблеск солнышка.
Печь в кочегарке сильно большая. А в ней — огонь. Он сложен из углей. Каждый уголь горит. Горит так шибко, как будто сделалась прозрачной его черная кожица и стало видно угольное нутро.
Кровь двигается взад и вперед внутри угольков. Угли — а их очень много в печи — окружены голубыми красивыми венчиками, похожими на пламя газовой конфорки.
А все вместе — гора из углей, большая и красная. Она перекатывается, шуршит. Над ней огонь, и внутри — огонь.
Кочегар подходит к печке, отталкивает мальчиков и подбрасывает в огонь большой широкой лопатой новые угли.
Печка светится. От нее идет жар. Томно глазам. Их как будто заколдовали. Так и стоял бы, так и глядел бы в огонь.
Сто лет стоял бы, сто лет бы глядел.
Отойдя от печки, кочегар садится за свой некрашеный стол и свертывает самокрутку — как дедушка.
Тихо. Молчит кочегар. Молчат мальчики. Только огонь гудит.
— Пошли, — говорит шепотом Тарасику Азарий.
— Куда?
— В подземелье…
Вот оно, подземелье. Это обыкновенная, чисто выбеленная известкой комната, которая рядом с кочегаркой.
Комната освещена тусклым светом маленькой лампы. Но когда глаза привыкают к полутьме, становится видно, что «подземелье» завалено, гайками, гвоздиками, какими-то железками. А по углам стоят бочки, наполненные песком.
— В стенке оно! — непонятно объясняет Тарасику Азарий. — Только дверь замурована.
— Какая такая дверь?
— Обыкновенная. Из железа… Там пещера и черепа… А с потолков свисают сталактиты и сталагмиты.
— Чего?
— Серопятый, — машет рукой Азарий. — Поговори с тобой. Не видал сталактитов и сталагмитов!
— Видал, — отвечает Тарасик. — У нас их дома полно.
— А еще в пещере есть топоры. Читал Тома Сойера? — спрашивает Азарий. — Ну так, в общем, там раньше жили разбойники. А около ихнего озера на камнях валяются ведра, кинжалы, сухие харчи. Когда тут строили дом, так разбойников нечаянно взяли и замуровали… Только мы план нашли. Я и ребята. Во дворе. Под трубой. Надо всю стенку обстукать. Где глухой звук, там потайная дверь.
И, подняв с полу ржавый и старый заступ, Азарий принимается осторожно поколачивать им по стене.
Под ударами заступа красиво крошится известка. Белые кусочки известки быстро и аккуратно ложатся на каменный пол.
— Глазарий! Говядина-жадина-а-а! Дай немножко постукать. Жалка-а-а, да? — подпрыгивая, просит Тарасик.
И, может, Глазарий дал бы постукать. Кто знает? Он дал бы заступ. Дал бы!.. Если бы…
Если бы не кочегар.
— Ага!.. Так вот вы зачем сюда позабрались? — раздается вдруг за спинами мальчиков тихий и ласковый голос подкравшегося к ним кочегара. — Хулиганить, дьяволы?
И он хватает Азария за воротник.
— Из двадцать пятой квартиры? Ясно! Так это ты, змей ползучий, на той неделе все каменья из-под водостока выворотил?
Кочегар задыхается. У него очень страшное, злое лицо.
— Дяденька, он не змей! Отпустите его! Мы искали пещеру. И ведра. И черепа, — говорит Тарасик.
— Чего ты мелешь? — спрашивает, поглядывая снизу вверх на Тарасика, кочегар. — От полу два вершка, а врет.
И он сейчас же хватает Тарасика второй рукой за воротник расстегнувшегося пальтишка.
Тарасик падает на пол. Кочегар подхватывает его. Тарасик опрокидывается опять. Как Ванька-встанька.
С кочегара от удивления слетает шапка.
— Цветочки жизни! — кричит он, опомнившись. — Дом только что отстроили, и сразу, — давай, давай, позаселили его хулиганами. Я вас на чистую воду выведу!..
— Не хочу я на чистую воду! Я домой хочу, — выворачиваясь из его рук, говорит Тарасик.
— Не хочешь? Вредитель!.. А может, хочешь людей обливать керосинами и дома поджигать? Отвечай. Ага! Как приперли к ответу, так замолчали, голубчики!
— Неправда, неправда, дядя! Мы не голубчики, — говорит Тарасик.
— Мы не голубчики. Хоть кого хотите спросите, — петушиным баском подхватывает Азарий.
