Вечер. Снова вечер. В городе он не такой, как в поле или в лесу. В лесу и в поле темно, тихо. А в городе светло. Здесь всегда светло, даже ночью. По мостовым проезжают машины. Свет их круглых выпуклых глаз освещает путь впереди. На перекрестках горят семафоры. А на тротуаре зажигаются один за другим фонари. И светится каждый городской дом в этот вечерний час, — зажглись не только его окошки, зажглись парадные в старых и новых домах.
Высоко, на четвертом этаже красивого нового дома, горит еще не разбитая и не вывинченная мальчишками лампа.
Мама Тарасика толкает входную дверь, останавливается на пороге… Потом бросает чемодан и бежит вверх. Ее ноги не гнутся, не слушаются ее. Она падает. Встает и опять бежит.
Если б открылись двери на какой-нибудь из лестничных площадок, люди, пожалуй что, не признали бы мамы Тарасика. Она растрепана. На левой щеке кровоподтек. Мама не помнит, где и когда зашиблась, она не знает, что у нее кровоподтек на щеке. Рот мамы искривился, — кажется, будто она улыбается.
Улыбаясь странной и страшной улыбкой, она протягивает руку к звонку.
Звонок. В коридоре слышится чей-то шаг. Шаг коротких ножек. Человек за дверью торопится.
Шажки замирают. Они — у дверей.
— Скорее! — говорит мама. — Скорее! — кричит она.
И за дверью ей отвечают:
— Ма-ама!..
Они по обе стороны этой двери. Он тянется к замку. Она слышит его дыхание.
Дверь распахивается. Не мигая, молча глядят они друг другу в глаза.
— Тара-асик!
— Мамочка-а!
Она падает, бьется на лестничной площадке. Она плачет, ощупывает Тарасика, глядит на него, прижимает его к себе.
— Мальчик мой! Жизнь моя! Моя ласточка!
— Ма-ма, больно.
На мамин крик выбегает на лестницу папа Тарасика.
— Со-оня! — говорит папа. — Когда ты приехала? Что с тобой? Ты здорова?
Мама медленно отрывает заплаканные глаза от Тарасика и, все еще сидя на корточках, смотрит снизу вверх на папино растерянное, удивленное и обрадованное лицо.
И папа вдруг отступает. Он не знал, что у его жены, его Сони, могут быть такие глаза. В них ненависть, ярость.
Куда девалась папина кроткая Соня? Да это тигрица из зоосада.
— Соня!.. Опомнись, Соня! — говорит папа.
А мама:
— Ни разу не написать! Так издеваться! А потом трахнуть эту страшную телеграмму. Да как я жива-то осталась?.. Как ты мог?.. Как ты смел?! Нет… ты просто не человек!
— Не давал я тебе никакой телеграммы… я… Я только письмо. Успокойся, Соня. Опомнись, Соня!..
Нежно скрипнув, распахиваются двери на верхнем этаже. В двери мелькает усатое заспанное лицо пожилого соседа-лекальщика.
Он слушает, как мама Тарасика кричит на ошалевшего папу, видит, как папа обнимает ее за плечи и гладит по лицу.
— Товарищ Искра! — говорит лекальщик застенчиво. — Ясное дело… Чего не бывает в семье. Но нельзя ли как-то потише? Людям в шесть утра на работу, а вы — того!..
— А что с него взять, Ванятка? — бодро подхватывает ликующий голос. (Это жена лекальщика). — Хорошего человека не станут зазря срамить…. Я с тобой двадцать лет как зарегистрирована, а ни разу дураком-то не обозвала… Горемычная!.. Не успела уехать, а его, голубчика, хвать в милицию. А по ночам и домой-то не приходил. Мы ль не видали, мы ли не знаем?!
— Что такое?! Чего стряслось?!
— Искры скандалят, — отвечают друг другу лестничные площадки.
Шум крепчает. Голоса подхватывает эхо: «Искры! Скандалы! Ха-ха-ха…»
Опомнившись, папа вталкивает маму в раскрытую дверь. За ними, икая и всхлипывая, семенит Тарасик.
Дверь захлопывается. Тишина. Эхо жмется щекой к холодной шершавой стенке.
Вот башмачки Тарасика. Они стоят под кроватью и дремлют. Притаился шнурок рядом с кошкиным блюдцем. Долго и сладко будут спать сапожки Тарасика: сегодня суббота. А завтра воскресный день. Целый завтрашний день Тарасик будет только Тарасиком — маминым и папиным сыном и дедушкиным внуком. А послезавтра опять переколдуется в Тарасика Искру и станет мальчиком из детского сада. Ему хорошо!.. Рядом мама! Почему же так глубоко вздыхает сквозь сон Тарасик?
Пиликают батареи, — тонко, чуть уловимо поют свою песенку, похожую на песню сверчка.
Темно. Мама погасила верхнюю лампу, чтоб она не мешала Тарасику. Но отсвет снега входит в комнату и будто подмигивает. Снег под окнами светится спокойным широким голубым сиянием, прыскает блестками, горит, как от холодного пожара. Каждая брызжущая светом снежинка могла бы, верно, рассказать какую-нибудь историю, только не хочет говорить. У нее свой язык. Она — блещет.
На стене — две тени. (Ведь о третьей — об угловом человеке — знает только спящий Тарасик.)
Тени на стенке, должно быть, ссорятся. Одна из них взмахивает волосами, у другой становится дыбом хохол. Потом очень медленно приближаются тени друг к другу. Они целуются… Слились в одну большую, чуть дрожащую тень.
Кто сказал, что тени бывают грустными?
Это очень счастливая тень. Иначе Тарасик ни за что бы не перестал вздыхать и ворочаться.
Мама — тут!.. Он слышит это ухом, щекой, ресницами…
Мама приехала!.. Мама приехала!.. Тарасик копит силенки. Завтра с утра он даст знать о себе!..
Большая тень на стенке затихла…
Отойдем от окошка. Нехорошо подглядывать и подслушивать.
Осторожней! Покрепче держитесь за выступы стены. Давайте пойдемте дальше.
Дальше?!
Но что же дальше?
А дальше — весна. После зимы всегда бывает весна. Вы разве забыли?
Папа Тарасика хорошо освоит сопромат и электротехнику, сдаст экзамены, прекратит разгильдяйство и перейдет на следующий курс. Он станет очень хорошим электротехником. Он зажжет в своем доме фонарь, который будет светить не угасая. Ведь он может так много, он может — свет.
Дедушка обожжет в своей печи много ваз — синих, как море, желтых, как подсолнухи, красных, как закаты в Опошне. Обнаглеют птицы, скажут: «Весна» — и зачирикают на подоконнике.
Из старых веток выклюнутся новые почки.
Снег растает и побежит с крыш. Но сколько бы ни растаяло снега, капли будут всегда сочиться на землю — одна за другой, одна за другой. Не сливаясь (иначе они перестанут быть каплями).
Если кто-нибудь окликнет милиционера Морозко, он обернется, и вы увидите его молодое лицо. Он скажет:
— Извиняюсь, товарищ, обознались, товарищ. Мое фамилие не Морозко, а Синеоков.
А вы говорите, что чудес не бывает! Они — повсюду. В светлом глазку чернил. В луже. В тени на стене. В каждой ветке — хоть зеленой, хоть желтой.
Не поленитесь, зажгите свой потайной фонарь, — ага, вот то-то!
Я вам не солгала ни разу. А если бы и солгала, так что ж такого — книжка ваша, а грех — пополам.
Примечания
1
Летόвка — пребывание стад на летних пастбищах.
2
Судовая роль — список экипажа с указанием профессии. Мама Тарасика числилась стажеркой-журналисткой.
3
Клотик — верхушка мачты, на которой впору сесть птице. История с капитаном на клотике — старая шутка моряков.
4
Рында — колокол по-морскому.
5
Помощник капитана, ведающий погрузкой.
