Он не договорил. Машину он представлял себе отчетливо: огромную тарахтящую зверюгу, что, раскинув широченные крылья, летит по небу, в брюхе у нее полным-полно солдат. Но как эта зверюга звалась, Питер, как ни силился, вспомнить не мог.
— Словом, они падали с большой высоты, и хоть бы что. Анлодда, ты должна верить. Без веры все впустую. Наверняка этому тебя учили в твоей.., в твоей тайной ложе.
— Вера? — пробормотала девушка не без сомнения.
— Верить нужно так, как верит ребенок. «Если не станете, как дети…» — ..то не войдете в Царство Небесное, — не задумываясь, подхватила Анлодда. Питер выпучил глаза — неужели она и вправду читала Библию? — Пока мужчина не станет женщиной, — продолжала между тем Анлодда, — а женщина — мужчиной, вы не войдете в Царство Небесное».
У Питера сжалось горло, пересохло во рту. А этот стих откуда? Где она его слышала? Он погладил волосы девушки, продолжая успокаивать ее.
Она умолкла, задышала так глубоко и ровно, что на миг Питер испугался — уж не уснула ли она? Но вот Анлодда подняла голову, посмотрела Питеру в глаза, и легкая улыбка тронула ее губы.
— Быть может, тело его мертво, но не дух, покуда я жива и в здравом рассудке, а это продлится, пока один из ютов или саксов не убьет меня в сражении. Верно?
— Мы не забудем его. Ни ты, ни я.
— Он жив.
— Жив. Жив, конечно. — «Мертв, он мертв, он валяется на дне бездонной ямы, похожий на разодранную тряпичную куклу — совсем как сержант Конвей после взрыва в Ландондерри. А я сжимаю в объятиях убийцу».
Анлодда отстранилась, расправила плечи. Питер взял ее за руку, почему-то не желая отпускать девушку совсем, и они зашагали к избранной Анлоддой улице. Светало. Питер и Анлодда шли маршрутом, обозначенном в греческом путеводителе. Занимался день двенадцатый.
«Извилистый путь», — так написал составитель карты, но он явно смягчил краски. Обеденная улица виляла, как хотела, и порой становилась так узка, что Питеру с Анлоддой приходилось буквально протискиваться между перевернутыми тележками зеленщиков и дверьми лавчонок, раскрашенными во все цвета радуги, между полуразрушенными стенами жилых домов, покрытыми потускневшей мозаикой. Ни о какой продуманной городской планировке тут и говорить не приходилось: лавки мясников соседствовали с храмами и церквами. «Совсем не по-римски, — думал Питер. — Разве тут у них не действовали градостроительные законы?» Терпкий запах кожевенного цеха, потом — жилой дом, а рядом с ним — небольшая скотобойня, и снова жилой дом или харчевня.
— Вон он, — объявила Анлодда, и, указав на здание, не слишком отличающееся от других, пояснила. — Вон он, храм. Кажется, его переделали под христианскую церковь. Ну что ж, наберись храбрости, Ланселот.
Они подошли к храму. Позади него возвышался величественный земляной вал — футов в двадцать высотой. Городская стена. Вдоль стены расхаживали часовые. К северу, к деревянным воротам бежали солдаты. Оттуда, где находились сейчас Ланселот с Анлоддой, до ворот было ярдов двести.
— Господи Иисусе! — вырвалось у Питера. Не меньше сотни ютов с топотом мчались туда, куда направлялся со своей обезумевшей дружиной принц Гормант.
Анлодда тоже заметила это. Губы ее задрожали, но она была верна данному слову, и не поддалась чувствам. Она решительно отвернулась к белокаменному храму.
Питер закрыл глаза, услышал отдаленный шум начавшегося сражения, отдельные голоса, приглушенные воем ветра. Ему так хотелось броситься туда, спасти своих соратников!
«Вот это да! Я уже не прочь повести в бой варваров!» Да! В настоящий бой, рукопашный, чтобы один на один, по-божески! Не так, как в той, прошлой жизни, где только и делают, что жмут на гашетки, пользуются воздушным прикрытием, ракетами «земля-земля», «стингерами», «Хэрриерами», вертолетами, танками, тысячей и одной ступенью субординации.., где генералы командуют полковниками, полковники — майорами, майоры — лейтенантами, а те — сержантами. А надо всем этим нависает громада Уайтхолла — гигантская холодная, бесчувственная разведка с планеты под названием Политика, следящая за каждым залпом, за каждой выбитой дверью, за каждой операцией.
Питер почувствовал, как манит его безумный ветер убийства. Какое-то мгновение он просто слушал его свист, прикрыв глаза, пытаясь представить, как это выглядит — война в его прежнем мире.
Но вот реальность заставила его очнуться. Живы ли еще Кей и Бедивир? Останутся ли они в живых, вернутся ли в Камланн? И что с мальчишкой? Питер неохотно открыл глаза. Анлодда смотрела на него, и ее взгляд показался Питеру чересчур проницательным. Питер покраснел.
— Быстрее, — распорядился он и указал на дверь, ведущую в храм. «Мне пока еще нужно приглядывать за девушкой да и о прочих подозреваемых не забывать».
Дверь была закрыта на засов, но засов этот держался «на соплях».
Два сильных удара и с засовом было покончено.
Они вбежали в темное каменное здание, где обнаружили кучку стоявших кругом мужчин в желтых балахонах. Те, выпучив от страха глаза, уставились на вбежавших.
У каждого было по свече в одной руке, а в другой — по зловещего вида кривому ножу. На каменном столе сидел обнаженный мальчик лет десяти, поеживаясь от леденящего ветра. Похоже, Питер и Анлодда прервали ритуал жертвоприношения.
— О! Простите нас, мы сейчас уйдем, — торопливо проговорила Анлодда. Она развернулась вполоборота и остолбенела. Не оборачиваясь, Питер понял, что она увидела позади. А он не спускал глаз с круга вооруженных жрецов.
— Хвала нашим молитвам! — проговорил нараспев лысый жрец, и глаза его сверкнули наркотическим огнем.
Глава 22
Лестница вилась, уводила все выше и выше, и каждый шаг казался страшным сном. Корс Кант дышал тяжело, с присвистом, словно дряхлый старик. Он больше не видел шибболов, но чувствовал, что они где-то рядом. Их теплые пушистые лапки держали его за руки, помогали взбираться по бесконечно тянущейся лестнице. Он шел, прихрамывая, и его рассудок по-прежнему туманило безумное зелье Анлодды.
Стены были скользким» от водорослей и липкого мха. Чем выше забирался бард, тем холоднее становилось. Юноша жутко продрог в одной рубахе.
Он обхватил себя руками, и уже давно расплакался бы, не считай он такое поведение достойным только женщин и кельтов.
«Я — Корс Кант Эвин, римлянин до мозга костей. Я не какой-нибудь дикарь, что не стыдится наготы своей!» Шибболы пищали, тревогу навевали. «Анлодда» — так звонят колокола, она к себе его звала. Но почему земля дрожит? Законы где твои, Эвклид?
И все ж текут ручьями слезы. Как им не течь? Кругом угрозы!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
