Однако Кали не просто Смерть, она – космос Вселенной. Это она обращает материю и сознание в состояние энтропии. Она – беспощадное время, ужасный всадник Апокалипсиса Калки, она порождает добро и зло, истину и ложь. И она же их поглощает, как и положено беспощадному времени.
Глава 15
Запад и Восток: взлет и падение
Если индоарийские боги растворились в джунглях Индостана или были поглощены зыбучими песками Пенджаба, то их иранские собратья-антиподы не только не исчезли в безднах вечности, но победоносно шествовали на Восток и Запад. Бездарная утрата власти, а заодно и империи последним Ахеменидом подвергла зороастризм серьезному испытанию. Александр, к тому времени уже сделавшийся Великим, симпатии к вере огнепоклонников не испытывал. Он претендовал быть богом, в то время как это место было занято Ахура-Маздой; небесный трон для двух богов был слишком тесен. Маги в силу приверженности отеческим традициям симпатий к незваному гостю испытывать попросту не могли. Тем более что македонское воинство не церемонилось с зороастрийскими храмами. Грандиозный храм Фратадара в Персеполе пострадал в пожаре, воспламененном куртизанкой Таис. Другой знаменитый храм – Анахиты в Экбатанах македоняне грабили и грабили до тех пор, пока не сорвали серебряные пластины с крыши и не соскребли золотое напыление с колонн. А если еще прибавить анекдот про сожжение «золотого экземпляра» Авесты, нетрудно понять, что симпатии к великому завоевателю поборники истины не испытывали, тая чувство обратное, поклоны отвешивая, но при том шепотком именуя Александра «ненавистным» – эпитетом, которого был удостоен единственно Анхра-Манью.
Столь же нелицеприятны истовым зороастрийцам были унаследовавшие Восток Селевкиды, хотя они были более чем веротерпимы. Впрочем, после смерти Никатора его наследники уделяли внимание в основном Западу империи, предоставив Востоку вариться в собственном соку и выказывая лишь слабые потуги вернуть здесь былое влияние. Люди предприимчивые этим пользовались, откусывая от громадного неповоротливого спрута Селевкидской империи лакомые куски. Такими предприимчивыми были Аршак с Тиридатом, предводители парнов, народа на Востоке не больно известного.
Но никогда не поздно прославиться – так решили братьяпарны. Воспользовавшись хаосом селевкидской власти, они подняли мятеж и подчинили земли к юго-востоку от Гирканского моря. Их наследники прибрали к рукам богатую Гирканию. Потом, при воинственном Митридате I, настал черед Мидии, потом Персиды и прочих земель к востоку. При этом Аршакиды не оставляли вниманием и запад, крепко став ногой на древних землях Вавилонии и Ассирии.
Вернее, не ногой, а копытом, ибо покоряли соседей силой самой победоносной в те времена конницы – латных всадников, скачущих на могучих, закованных в броню скакунах. «Драконы» – полки в тысячу воинов – сметали со своего пути во много раз превосходящие их армии противников. И никто, ни один из соседей не мог им противостоять.
Запад познакомился с парфянами уже после смерти Митридата, новых соседей явно недооценив. Сулла едва снизошел до разговора с парфянским посланником, Помпей обращался с парфянским царем, словно с собственным легатом. За все это пришлось поплатиться Крассу.
Не место здесь пересказывать перипетии злосчастной экспедиции триумвира на Восток. Достаточно сказать, что Красс, как и подобает высокомерному потомку Ромула, к врагам отнесся с нескрываемым пренебрежением. Имея четырехкратный перевес, он позволил завлечь свое войско в ловушку. Половину римского воинства парфяне перебили, еще четверть пленили, отправив пленников охранять восточные границы империи, где бывшие легионеры доблестно, но без успеха сражались против вооруженных дахуанами китайцев. Сам Красс повторил судьбу Великого Кира – его отрубленная голова была брошена на театральный помост в финале пьесы Еврипида «Пенфей».
Впрочем, век величия и славы Парфии оказался недолог. Уж больно взбалмошны были цари-парны. И в политике, да и в вере. Парфяне, подобно предшественникам-персам, проповедовали зороастризм, но как-то непоследовательно, ибо признавали и иноземных богов, отождествляя их с зороастрийскими.
Единственное, что они в полной мере унаследовали от своих легендарных предшественников Ахеменидов, был культ огня. Этих самых огней они возжигали превеликое множество, утвердив особую значимость трех: Атар-Фарнбаг – огонь жрецов в Парсе, Атар-Гушнасп – огонь воинов в Шизе, АтарБурзин-Михр – огонь земледельцев в Хорасане. Некоторые из огней были аташданами – неугасимыми, – парфяне были первыми нефтедобытчиками в истории.
А вот Ахура-Мазду, прозывавшегося теперь Ормаздом, парфяне «подвинули», отдав пальму первенства Митре – богу, куда более им понятному и близкому. Возможно, это случилось при царе Митридате, что прирастил Парфию землями от Малой Азии вплоть до Инда. Недаром этот царь при восхождении на престол взял имя «Данный Митрой». Парфяне не просто верили в благого и воинственного бога, но и заразили этой верой своих соседей и извечных противников – римлян. К перелому эпох римляне уже провозгласили requiem aeternam deos – вечную память богам. Времена второго Катона минули, уступив развеселым и победоносным годам Лукулла, Красса и Цезаря. Юпитер и Янус сделались непопулярны, потесненные божествами таинственными, мистериальными, вроде Изиды или Диониса. Легионеры, с переменным успехом воевавшие с парфянами на Евфрате, зауважали своих неприятелей, а заодно и богов, которым те поклонялись. Вернее, бога… Ахура-Мазда-Ормазд римлян не привлек – уж больно тот был аморфен и прямолинеен в своих призывах отстаивать истину. Зерван был уж тем более непонятен – солдату не приходило в голову, что можно поклоняться времени. А вот Митра… Тот был симпатичен – своим прямодушием, воинственностью и той самой таинственностью, что извечно влечет человека. Он так лихо прикалывал быка, что это не могло не восхитить бравых римских вояк. А еще про него пошептывали, что принявший таинства Митры может обрести вечную жизнь. И, возвращаясь с Востока, легионеры несли веру в Митру – прекрасного юношу во фригийском колпаке… Вообще-то, пути митраизма на Западе были весьма извилисты. Жил да был на берегах Эвксинского Понта государь, прозывавшийся Митридатом Благородным, или Евпатором. К парфянам сей Митридат отношения не имел, владычествуя собственным царством, надо сказать, немалым и весьма процветающим. Славен был тем, что с самого детства искал и находил на свою голову приключения, знал два десятка языков и был невосприимчив к ядам, которые в гомеопатических дозах употреблял с того же самого детства, дабы не быть отравленным по взрослении.
Сведений о конфессиональных пристрастиях Митридата история не сохранила, но, исходя из одного лишь тронного имени – вернее, шести, ибо предшественники нашего героя также именовались Митридатами, – резонно предположить, что Митру он – как и предшественники – почитал.
Силой вернув отнятый было у него престол, Митридат в считаные годы покорил соседние царства, создав самую могучую и обширную в Причерноморье империю. Потом он имел неосторожность дерзнуть возвыситься над Римом, но потерпел неудачу, хотя и долго сопротивлялся. Кончил он естественной для государя смертью – не от яда, ибо к сим снадобьям был невосприимчив, а от меча собственного телохранителя.
После Митридата остались киликийские пираты – бравые парни, обосновавшиеся в неприступных гористых бухточках. Грабили они всех и вся, в том числе и римлян, к тому времени возомнивших себя властелинами мира. Какое-то время римляне это терпели, потом собрали флот и поручили командование честолюбцу Помпею, который и покончил с разбойниками. Но многие из них, в пример своему господину, также чтили больше прочих богов Митру. И зараза эта распространилась среди легионеров – парней, ко всяким иноземным диковинам восприимчивым.
Все это в сочетании с войнами против парфян, в которых римляне имели возможность на собственной шкуре убедиться в доблести своих недругов, помогли им сделать вполне логичный вывод: у этих отважных людей отважный бог. Так Митра приобрел себе множество преданных адептов в Риме.
Пожалуй, ни одна религия не распространялась на Западе столь стремительно, как митраизм; хотя, конечно же, западный митраизм очень сильно отличался от митраизма восточного. Восточный митраизм был религией публичной, поклонением сильному богу – солнцу и воину; западный же – мистериальной, судить о сути которой мы можем в большей степени по христианской теологии, беззастенчиво обокравшей зороастрийские каноны.
Мистерии Митры преследовали цель, обычную для всех мистерий, – постичь высшую истину, а иначе – приобщиться к вечности. Символика митраистских мистерий зафиксирована на многочисленных сохранившихся барельефах в открытых в позднейшие времена митреумах. Композиция, по обыкновению, традиционна, в центре ее – Митра, закалывающий быка. Традиция тавроболии была широко распространена в древности. Достаточно вспомнить Крит с его священными быками, которых нет-нет да приносили в жертву, что нашло отражение в мифе о Минотавре. Еще одного быка принес в жертву титан Прометей. В Месопотамии Небесного быка сразил герой Гильгамеш. В Индии бык Индра сразил вола – демона Вритру. В Персии первочеловек Йима, соблазненный Ариманом, убил первобыка, дабы попробовать вкус мяса, который вскоре приведет его к пагубному желанию испробовать вкус власти.
