— Но, понимаешь, я не думала, что он окажется таким подлым, — простонала Люсия. — Я надеялась, что он хотя бы позволит мне с ними видеться. А на какой-то безумный миг даже поверила, что он вообще отдаст их мне — ведь они ему на самом деле не нужны.
— Да, но он был к тебе по-своему привязан. И когда ты его бросила, разумеется, был взбешен и оскорблен. Помнишь «Сагу о Форсайтах»? Так вот, Нортон похож на Сомса Форсайта, а ты — вылитая Ирэн.
Люсия подняла голову и впервые за время разговора улыбнулась:
— Ирэн повезло. У нее был единственный сын, и к тому же от любимого мужчины. Ей не пришлось отдавать Сомсу детей.
Чарльз невесело хмыкнул и погасил сигарету.
— Жаль, что у тебя дети от Гая. — Он нежно дотронулся до ее щеки.
— Знаешь, я временами сама об этом жалею, — сказала она, кусая губы.
— Ничего, ты должна перебороть это, моя милая… если хочешь, чтобы наша жизнь с тобой была счастливой.
Чувство невыразимого ужаса парализовало Люсию. Она вдруг поняла, что для нее нет ничего страшнее в этом мире, чем потерять Чарльза. Она обвила его руками за шею, с неожиданной смелостью привлекла к себе и потянулась губами к его рту.
— Я так люблю тебя, милый! Милый мой Чарльз я обожаю тебя. Забудь обо всем на свете, и я тоже забуду.
И он охотно и радостно склонился к ней, покрывая поцелуями закрытые глаза, шелковистые веки нежную шею. Он торопливо выключил свет, и в комнате наступила тишина, нарушаемая лишь вздохами страсти и взаимного наслаждения.
4
Люсия и Чарльз вернулись в Лондон только в середине октября. Оба загорели, чувствовали себя здоровыми и пребывали в отличном настроении после продолжительного отдыха на Средиземном море.
После того неудачного вечера, когда они встретили Элисон Роупер, ничто больше не омрачало их счастья. Все страхи Чарльза, что любовь Люсии к детям может помешать их счастью, постепенно испарились, и, хотя стремление Люсии увидеть дочерей нисколько не ослабло, ей удавалось скрывать это от возлюбленного так, что он ни о чем не догадывался.
Первым делом, вернувшись в Лондон, они занялись обустройством домашнего очага. Люсия решила, что с наступлением осени, холодов и туманов Чарльзу будет затруднительно каждый день добираться до работы на поезде, поэтому им лучше переехать в Лондон. Они нашли меблированную квартиру в многоэтажном каменном доме на набережной.
Эта квартира на верхнем этаже с видом на реку принадлежала майору, которого откомандировали на службу за границу. Комнаты были уютные, хорошо обставленные, а есть можно было внизу, в ресторане, так что не возникало необходимости тратиться на слуг, кроме горничной, которая приходила к ним ежедневно убираться. Дом был расположен очень удобно — недалеко от квартала, где находилось издательство Гринов.
С первого же рабочего дня Чарльз с головой окунулся в дела — партнеры по фирме разъехались в отпуска, предоставив ему решать все насущные проблемы. Вечером, возвращаясь домой, он всегда находил Люсию свежей, красиво одетой, веселой и улыбающейся, готовой на любые его предложения — посидеть дома и послушать радио, пойти в театр или в кино, поехать к друзьям или поужинать в ресторане. Другими словами, она оказалась идеальной женой, и ему не на что было жаловаться.
Итак, Чарльз был счастлив, и в душе его матери, которая тоже вернулась к тому времени в Лондон и нашла своего дорогого мальчика в состоянии безмятежной радости, наконец воцарился покой.
Миссис Грин уже стало ясно, что Люсия не намерена вставать между нею и сыном — она могла приезжать к ним в любое время, как угодно часто и при желании пользовалась возможностью встречаться с Чарльзом наедине. Она благодарила Бога, что Люсия не оказалась ревнивой собственницей — многие матери боятся, что их сыновьям достанутся такие жены.
Однако единственным человеком, кто не был счастлив и пребывал в постоянном беспокойстве, оставалась, конечно, сама Люсия. Твердо решив в ту ужасную ночь в Антибах, что никогда в жизни больше не станет устраивать истерик по поводу детей, чтобы не оттолкнуть этим Чарльза, она вынуждена была все свои переживания и скорбь таить в сердце и страдать в одиночестве. Она с честью держала данное себе обещание, но это загоняло проблему внутрь, все глубже и глубже, что только усугубляло ее мучения.
Люсия начала худеть, терять жизненную силу и боялась, что скоро будет выглядеть на все свои тридцать пять. Когда она оставалась одна, — а теперь это случалось часто, — ее начинали преследовать неотвязные мысли о дочерях и терзало нестерпимое желание увидеть их. Единственным человеком, с кем она могла поделиться этим горем, была ее мать. Но всякий раз, когда Люсия навещала старушку в ее квартирке и изливала ей свои жалобы, миссис Кромер бестактно заявляла, что она «сама виновата», что теперь нечего жаловаться, и тут же заводила разговор о своих проблемах со здоровьем.
Элизабет Уинтер регулярно посылала письма. Это была единственная связь с детьми, и Люсия всегда с жадностью проглатывала послания гувернантки. Элизабет, гостившая у тетушки в Йоркшире, переписывалась с Барбарой и Джейн. Некоторые письма девочек она пересылала их матери, и та с волнением читала и перечитывала каждое слово.
Обе девочки были как будто в полном порядке, учеба шла с обычными подъемами и спадами. Маленькая Джейн подхватила сильный кашель и три дня провела в изоляторе. Барбара, обычно сдержанная и невозмутимая, признавалась во внезапной любви к своей учительнице французского. Тексты писем пестрели словом «мадемуазель» и восклицаниями о том, как «мадемуазель» хороша, и как она восхитительно мила, и как она играет на фортепиано, и как они с Барбарой вместе поют французские песенки. Последние пять или шесть посланий были наполнены подобными дифирамбами в честь молодой француженки. Девочки часто боготворят своих учительниц, но Люсия разволновалась — все-таки в этом чувствовалось что-то нездоровое.
Прочтя письма Барбары, адресованные Элизабет, Люсия с неприятным холодком вспомнила упреки Элисон Роупер. В ней снова ожили прежние сомнения и болезненно зашевелилась совесть. Терзания эти были тем невыносимее, что ради Чарльза ей приходилось притворяться счастливой и довольной, чтобы не расстраивать его.
И вот в результате всех этих переживаний Люсия заболела.
Где-то в середине декабря они с Чарльзом пошли прогуляться по набережной вечером, после ужина. Он любил смотреть, как по Темзе проходят баржи, озаренные огоньками, и снуют туда-обратно маленькие лодки, как густые клубы дыма поднимаются от труб порохового завода. Была ясная звездная ночь, однако дул прохладный восточный ветер. Люсия, несмотря на меховое манто, из-за ослабленности организма сильно продрогла, а к тому времени, когда они вернулись домой, промерзла до костей.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
