В Австралию она вылетела через два дня, взяла в аэропорту такси, однако в доме по этому адресу – небольшом, уютном особнячке – располагалось чешское консульство. Она решила, что произошла ошибка и что номер дома не 48, а 148 или 84, однако не нашла его и по этим адресам. Набравшись смелости, Роза дрожащей от огорчения и невезения рукой нажала все-таки на кнопку звонка в консульстве – она ведь понимала, что если не сделает этого сейчас, то все равно придется вызывать такси и ехать сюда специально. Женщине, открывшей ей дверь, она объяснила, кого ищет, и та вызвала полицию.
Тогда она поместила в газету еще одно объявление, поймав себя на том, что, если бы проводилось первенство мира на самые сложные поиски знакомых, она бы как минимум вошла в число призеров. Она сидит в кафе «Аргентина» и изучает меню; с интересом читает в газете заметку о женщине, которая ломала себе левую ногу тринадцать раз, причем дважды, когда нога была еще в гипсе. В двенадцатый раз она сломала ногу, когда переходила улицу и ее сбила неизвестно откуда взявшаяся машина. У нее было время повернуться к машине правым боком, однако она этого не сделала. Перелетев через капот, она упала на асфальт и левой ногой угодила под колеса другой машины – бронированного «мерседеса», за рулем которого сидел продавец мороженого. После этого женщина слегла и, клея конверты, чтобы заработать себе на пропитание, больше из дома не выходила – она хорошо запомнила слова цыганки о том, что, судя по тому, как легли карты, ее левая нога опять находится под угрозой и что ей следует избегать футбола любой ценой, а ведь она никогда не играла в футбол, никогда не ходила и не собиралась идти на стадион. Предсказания цыганки не вызвали у нее поэтому ничего, кроме смеха, однако через несколько дней в спальне рухнул потолок и ей на ногу, опять на левую, переломив пополам берцовую кость, упал ящик, доверху набитый футбольными программками, которые всю жизнь собирал сосед сверху. «Хорошо, – думает Роза, – когда заранее знаешь, что переломов будет не больше тринадцати, – тогда по крайней мере можно их считать, утешая себя тем, что четырнадцатый тебе не грозит. Может, и мне посчитать свои неудачи? А вдруг их число окажется значимым, двадцать три, например, – столько же, сколько мне лет. И тогда в один прекрасный день и в мою постель угодит, может статься, Тот, Кого Я Жду».
К ней подходит официант и рекомендует местное фирменное блюдо – игуану.
– Что, свежую?!
– Нет, замороженную. Но вам понравится.
Ночью, ложась спать, она натягивает на голову одеяло, чтобы спрятаться от жизни. Ее гостиничный номер беден обстановкой и богат тоской: нелюбимая мебель, бесчувственные занавески, постель, которой любовь строго противопоказана. Имя ее невзгодам – легион. Ей до того тоскливо, что она способна только дышать. Лежать и дышать. Она думала провести здесь несколько недель, но ей звонит аукционистка и просит произвести оценку каких-то там серег.
Ру-у-уки па-а-адают. Я вызнала у Розы все, что могла.
– Только ты одна меня понимаешь, – вздыхает она, крепко прижимая меня к себе.
Роза засыпает.
Конец
Роза встает, подходит к зеркалу и обнаруживает там себя.
Возвращается Никки.
– По-моему, у нас новый сосед, – сообщает она. – Супер. – Сверху доносятся тяжелые, глухие звуки. – Либо он не любит свою мебель, либо обожает трахаться. Если будет продолжать в том же духе, то рухнет потолок и он вместе с ним.
Роза задумывается – это ей что-то напоминает.
– Может, выставишь квартиру на продажу? Глядишь, и молодые люди объявятся. – Никки зевает. – Устала как собака. Есть козлы, которые думают, что если баба им дала, то надо всю ночь ей на жизнь жаловаться.
Роза заваривает чай.
– Скажи, Никки, ты счастлива?
На такие темы Никки предпочитает не говорить. Вопрос представляется ей бестактным.
– Ты ведь все время переезжаешь с места на место. Ты что, хочешь что-то найти или, наоборот, потерять?
– Я об этом не думала. И то и другое.
– Ты счастлива?
– Да. Думаю, да. Если только все из рук не валится. Теперь-то я себе уяснила: всего иметь все равно нельзя. А раньше думала, что можно. Когда знаешь, чем можно пожертвовать, становится легче жить. Свободнее. Если, конечно, есть чего ждать от жизни.
Появляется Морковка. Пришла позаимствовать у Розы брючный костюм. Набрасывается на новую банку с маринованной свеклой.
– И кто только такие банки делает?!
– Тебе приготовить что-нибудь поесть? – спрашивает Роза.
– Нет-нет, я сыта.
– А тебе, Никки?
– Я тоже не хочу, – отвечает Никки, с интересом изучая Морковкину грудь. – Чего-то зуб опять разболелся.
Даю зуб: героин вылечит любой зуб.
Звонит Мариус. Волнуется за свою коллекцию.
– Это Мариус. Горшки не дают ему покоя.
– Хорошо его понимаю, – отзывается Морковка. – Я тоже по своим мишкам скучаю.
– По каким еще мишкам? – Никки облизывает языком зубы.
– Плюшевым. Я их всю жизнь собирала, с самого детства. Их у меня больше двухсот штук было.
– Двухсот?!
– Некоторые были совсем маленькие – мини-мишки. – Открывает банку с пюре и запускает туда столовую ложку. – Для меня они были лучшими друзьями. Я покупала плюшевых мишек после экзаменов. Я покупала мишек за границей. Я получала мишек на день рождения. Одного мишку мне подарили после аборта. Каких только плюшевых мишек у меня не было: и мишки в автомобиле, и мишки в подводной лодке, и мишки в самолете, и мишки на лыжах, и мишки с сердечками, и мишки на свадьбе, и мишки в парламенте, и мишки в коротких кожаных штанишках, и мишки на летающих тарелках, и мишки с карандашом вместо члена.
– Чего только не придумают, – говорит Никки. – И что же с ними случилось?
– Съехалась я как-то с одним – плюшевых медведей на дух не переносил. – Морковка взялась за фруктовый соус. На этот раз крышка от банки сопротивлялась недолго. – «Чтобы я их больше не видел», – говорит. Я спорить не стала: спрячу их, решила, куда-нибудь, а там посмотрим
– но он настоял, чтобы я их в мусорный бак выкинула. В его присутствии.
– И чем же они ему так не угодили?
– Сама не знаю. Не нравились ему плюшевые медведи, и все тут. «Пакость», – говорит. Бросила я мешок с мишками в бак, возвращаемся мы домой, через час выбегаю – думала, заберу, а их уже нет – должно быть, он без меня их из бака достал и куда-то выкинул.
– И сколько же ты с ним прожила?
– Два дня, – говорит Роза.
– Не два, а три! – Морковка обижается – впрочем, ненадолго. Она так разволновалась, что расплескала фруктовый соус по всей кухне. – Я потом целую неделю по городской свалке бродила, а вдруг, думаю, найду их. Мне моих мишек до сих пор не хватает – они ведь меня так поддерживали!
– Поддерживали – в смысле, были тебе верны, да?
– Да.
– Надеюсь, он их тебе заменил?
– Я бы не сказала. Он считал, что привычный способ устарел... – Морковка с удивлением смотрит на помидор в парике из фруктового соуса. – Я, наверное, неясно выразилась.
– Куда уж ясней. И каким же способом пользовался он? – Никки не скрывает своего интереса.
– Этого я так и не узнала.
– Вместо женщин он спал с плюшевыми медведями, – подала голос Роза, пряча шоколадные конфеты.
– Это точно, – подхватила Никки. – Весь плюш им спермой залил.
– Не будем излишне доверчивы, – пускается в рассуждения Роза. – Вот вам пример. Когда я училась в последнем классе, кто-то из моих одноклассников предложил съездить на денек в Брайтон. Сами ведь знаете, когда тебе восемнадцать, на другой конец света поедешь, не то что в Брайтон. Да еще с компанией! Ехать решили в пятницу – я это до сих пор помню, потому что по пятницам у нас три химии подряд было. Встаю утром и жду, когда за мной приедут. Жду, жду – не едут. Через пару часов звоню узнать, где они. Думала даже на оставшиеся уроки пойти, но потом решила, что у них скорее всего что-то в пути случилось – колесо спустило или еще чего – и что они скоро приедут и будут недовольны, если меня не застанут. Так они и не приехали. И знаете почему? Потому что в школу пошли. А меня разыграли. Мне эта шутка тогда не понравилась. Да и теперь нравится не слишком.
– Ты, я вижу, поддерживаешь связь со школьными друзьями, – говорит Никки.
– Со временем я пришла к выводу, что так устроен мир. Люди тебе врут, а потом от души удивляются, что ты воспринимаешь их слова всерьез.
– Да, и матушка у меня точно такая же, – подхватывает Морковка. – Зачем я, спрашивается, пришла к ней после второго аборта? Расстроенная, в слезах. Чтобы она меня обняла, приласкала, ободрила: «Ладно, доченька, не принимай близко к сердцу, все устроится, вот увидишь», чтобы утешила по-матерински, даже если бы ей и пришлось покривить душой. А она знаете что мне сказала? «Еще б ты не расстраивалась! Есть отчего. Погоди, это еще цветочки... Они вас в школе не тому учат. Битва при Гастингсе никому не нужна. Вот если б они вам разъяснили, что жизнь улыбается богатым, а бедным пинки раздает, – от этого прок был бы».
