не более чем развлечением, предоставленным порокам и удовольствиям мужчин.
Но когда Марико завороженно наблюдала, как гэйко, одетая в несколько слоев шелка тацумура, дрейфует по безупречным татами, она осознала свою первую ошибку. В том, как стояла и как двигалась эта молодая женщина, не чувствовалось подчинения. При ее виде также не создавалось впечатления, что ее существование основано исключительно на угождении мужчинам. Ни разу взгляд гэйко не остановился на новоприбывших. Ее голова была высоко поднята, походка гордая. Самообладание, с которым она двигалась, грациозность, с которой она делала каждый свой шаг, были явным свидетельством многолетних тренировок и традиций.
Эта девушка не была игрушкой. Ни в какой степени.
Пока она шла, она манила. Каждый ее шаг был, как у танцовщицы на сцене. Нарисован художником на холсте. И все это не более чем самые простые движения.
Как только гэйко перешла на другую сторону длинной прямоугольной чайной комнаты, она повернулась с подчеркнутой элегантностью и уселась на колени в углу, разгладив складки кимоно под коленями одним плавным движением. Слуга подал ей блестящий деревянный сямисэн[58]. Когда девушка закрыла глаза и заиграла на струнах резным когтем из слоновой кости – и ее музыка была мягкой и сияла тем же янтарным светом, что исходил от висящих фонарей, – к Марико пришло второе озарение. Она осудила что-то еще до того, как дала этому возможность – ту самую возможность, которую Марико просила у Ёси в свой первый день в лагере Черного клана.
Музыка, которую играла гэйко, была навязчивой. Песня, наполненная завуалированным чувством. Ее ритм был жарким, но ее мелодия не обжигала; скорее гипнотизировала. Низкое, постоянное гудение самой толстой струны сямисэна раскатывалось по всему пространству, убаюкивая Марико почти до оцепенения.
В выступлении гэйко чувствовалась такая гордость. Такая страсть. Она играла в первую очередь для себя. И Марико оценила это больше, чем могла бы выразить словами.
Как только песня закончилась, Марико, Ранмару и Оками заняли свои места за отдельными низкими столиками с одной стороны прямоугольной комнаты. Два аккуратных ряда столов опоясывали периметр, параллельно друг другу. Полы были покрыты свежесотканными татами, края которых были отделаны темно-фиолетовым шелком.
Марико села перед одним из этих столиков, снова поймав себя на том, что бездумно повторяет каждое движение Оками. И ненавидит себя за это. Как будто она когда-либо могла бы пожелать стать кем-то вроде него. Кем-то настолько самодовольным. Настолько равнодушным ко всему важному.
Как только Марико закончила поправлять край своего халата, перед ней поставили миску из глазурованного черного фарфора, наполненную ароматным рисом. Лакированные палочки для еды лежали на подставке из полированного нефрита. Другие служанки в таких же простых шелках, как и девушка на входе, начали выносить еду – филе лакедры, политое соусом из свежего щавеля и белой пасты мисо, кусочек сливочного леща, подаваемого вместе с маленькой миской пондзу[59], охлажденные морские ушки, маринованные в подслащенном соевом соусе и посыпанные мелко нарезанным зеленым луком.
Когда Марико дотронулась кончиками палочек до лакедры, рыба рассыпалась на хлопья. Хлопья, которые таяли во рту, маслянистые и яркие на вкус. Перед каждым гостем чайной расставили раскрашенные вручную кувшины для саке и такие же чаши. Вскоре комната была заполнена до отказа. И тема разговора свелась к подмигиванию с явным подтекстом. Стала похабнее. Громче.
«Мужчины», – покачала головой Марико и огляделась, сдерживая заливающий щеки румянец.
Косые лучи света исходили от одинаковых миниатюрных фонарей-пагод, висевших через равные промежутки по всей комнате. Пламя внутри мерцало сквозь замысловатые планки, создавая тени, которые танцевали на экранах и отбрасывали свет на покрытые шелком стены.
Когда Марико закончила есть, раздвижные двери в противоположном конце павильона скользнули в стороны. Сначала Марико подумала, что девушка, стоящая перед ними, просто моложе всех присутствующих гэйко. Возможно, даже моложе самой Марико. Когда девушка скользнула мимо – каждый ее шаг был легким прикосновением к тканым циновкам, – Марико увидела вспышку набивного красного шелка в центре ее волос, прямо над затылком. Это был знак майко[60] – ученицы гэйко, которая еще не заняла свое место в официальных рядах плавающего искусства Ханами. Шлейф длинного кимоно майко колыхался позади нее, словно мягкий вихрь ветра. Даже в свой лучший день Марико не могла и представить, какое бы мастерство ей потребовалось, чтобы ходить с такой грацией под тяжестью трех нижних халатов и богато расшитого кимоно из бирюзовой парчи и бледно-розового шелка. Один только ее оби выглядел так, словно весил как камень, а его узел на спине был огромным и богато украшенным.
Как только она прошла мимо Марико, майко улыбнулась ей. Улыбка, которая заставила Марико подумать, что эта девушка знает ответ на любой вопрос, который когда-либо задавали. Мастерство майко в искусстве флирта не могло скрыть расчетливый ум в ее подведенных глазах. Марико могла поспорить, что эта девушка обладает таким же великолепным умом. Оттенок твердости в ее взгляде делал ее еще более загадочной.
Каждый мужчина в комнате выглядел очарованным. Оками наблюдал, как майко уплыла в другой конец комнаты, и один раз кивнул, когда та посмотрела в его сторону. Ранмару следил за ней взглядом, готовый и жаждущий поймать ее, если она споткнется, даже через всю комнату. Хотя Марико, задержавшись на его лице глазами, и не упустила проблеска боли – скрытого течения несчастья, – когда майко прошла мимо него, даже не взглянув в его сторону.
Наверное, именно это Ранмару имел в виду ранее. Эта майко, должно быть, и была целью его бесконечной осады.
И возможной слабостью.
От этого осознания ее интерес возрос, но Марико сдержала свои эмоции. Чтобы быть такой же хладнокровной и такой же спокойной, как Волк.
Как только майко подошла лицом к стене на противоположной стороне комнаты, она остановилась. Медленно разворачиваясь, она идеально синхронизировала свои движения с игрой сямисэна. Из кармана одного из длинных рукавов майко достала два сложенных шелковых веера. Быстрым щелчком она открыла их, приняв задумчивую позу и бросив взгляд через плечо на восторженную аудиторию позади нее. Повернувшись к ней лицом, девушка закрутила один веер вокруг своего указательного пальца по кругу, подобно изящной ветряной мельнице. Второй веер порхал над морем загипнотизированных лиц, донося до них аромат сладкой сливы и жимолости.
Она продолжала плыть по матам, извиваясь и ловя свои веера в идеальном унисоне со взлетами и падениями музыки. Хотя Марико не увидела в танце ничего чувственного, тем не менее она ощутила смущение от его вида.
Что-то в нем казалось запретным. Незаконным.
Марико понимала, что ей
