сложил крышей домика. Опять немного постоял, словно понимая всю смехотворность его движений, словно открывая их скрытую ненужность и печаль.
Захлопнул лыжной бамбуковой палкой, которая стоит в щелях батареи, форточку, две плоскости стекла и дерева постукались друг о друга, потом стало опять тихо, ушел в тишину и говор двора.
Он втыкает острием лыжной палки в щель паркета, чуть качает палку, она клонится и успокаивается между ребер батареи. Все в порядке. СТАРИК садится за стол, закуривает, придвигает к себе машинку. Смотрит, но не видит написанного вчера. Крутит валик.
Начинает печатать. По сноровке, по спокойствию, по веселому стрекоту ясно, что это занятие знакомо СТАРИКУ, доставляет радость.
40.
Стучит в своем ритме машинка, заполняют черные буквы белую пустоту бумаги, белую пустоту экрана, белую пустоту тишины.
«14 мая, пятница.
Вот мы и добрели с тобой до этого дня, старушка. Хотя какая же ты старушка, ведь я купил тебя всего лишь лет тридцать пять назад совсем новенькой и очень важной, но ведь никто не знает, по какому счету вы там измеряете у себя старость, да и назвал я тебя старушкой, совсем не имея в виду возраст, а скорее нашу с тобой долгую дружбу. Сегодня день особенный вдвойне. Во-первых, и это, конечно, главное, сегодня — пятница, а в этот день по долгим традициям нашей славной квартиры мы убираем места общего пользования, а нынешняя неделя принадлежит мне, стало быть, и Великую Уборку предстоит делать мне сегодня. Конечно, я мог бы согласиться на предложение соседей убирать за меня, тем более что, как они говорили, их дочка играет на моем пианино, когда готовится к музыкальной школе, но нет, мы не позволим себе жить в роскоши, не отнимем у себя права и гордости творить добро безвозмездно, ну вот, ты посмеялась колокольчиком, и я рад, что мои странные шутки не сердят тебя.
Мы с тобой вообще, заметь, становимся забавно похожими друг на друга, я стучу по твоим клавишам, ты что-то там делаешь внутри, и получаются буквы и слова, а ведь так и со мной: кто-то или все, как тебе больше нравится, нажимают на мои клавиши, что-то происходит внутри меня, и получаются слова, жизнь, сны. Да, кстати, проклятье с этими снами, совсем замучили меня, уж я знаю теперь, почему старики не спят по ночам, они просто боятся своих снов. А тебе снятся какие-нибудь сны? И вообще, что ты помнишь о себе, о нас, которые были рядом с тобой? Что помнит старое кресло? О чем все время шуршат шторы, а? Я знаю, что вы тайком смеетесь надо мной, над моими привычками, но знайте также, что я и сам здорово смеюсь и потешаюсь над собой, иногда так весело, что просто жуть. Соседская девочка тоже знает все про вас, и ваши хитрости, и интриги, вашу неподвижную грусть, потому что мы с ней большие приятели, очень большие, почти такие, как с тобой. Я иногда подглядываю за ней, как она тихо трогает всех вас, как она открывает пианино, как улыбается звукам. Я прозвал ее Ленточка, как тебе это нравится, а?
Ты останавливай мою болтовню, ты же знаешь, что у меня много всяких дел, а я, намолчавшись со всеми, болтаю и болтаю с тобой. Во-вторых, сегодняшний день особенный еще и потому, что сегодня день моего рождения, мне стукнуло столько же, сколько двадцатому веку, а, эдакий ровесник века, как тебе нравится это определение, о, не звени, не звени, я сам знаю, что не нравится, слишком много в нем треска, но тебе этот день должен быть приятен: ведь именно в этот торжественный день мы меняем в тебе ленту, которая, что греха таить, порядком выцветает и дряхлеет за год, я сегодня куплю тебе новую, черную молодость. Потом сегодня я отношу в аптеку за углом, надо бы тебе как-нибудь показать ее, все пузырьки из-под нитроглицерина, который я съел за год, и мы будем шутить по этому поводу со старым аптекарем, вернее, шутить будет он, а я буду молчать и улыбаться.»
41.
СТАРИК стоит на кухне и смотрит в окно, синеватый дым сигареты скручивает солнечные лучи в забавную живую вязь. Течет звук воды из крана, которая льется и бьется в ведро, а рядом прислонилась к раковине бамбуковая лыжная палка, из которой сделана швабра.
СТАРИК смотрит в окно.
42.
Вот ведро стало полным, гладь воды успокаивается постепенно, и сразу же начинает схватываться льдом по краям, сюда же ворвался пар и хрип дыхания, и две руки в рваных рукавицах, плеская воду, поднимают и трогают ведро с места.
43.
Это ОН (наш СТАРИК средних лет), в оборванном зимнем тряпье, в сизом, морозном и мглистом пятичасье северного утра, тащит ведро с водой к бараку по пустому двору, который был бы недвижным и строгим, если бы не клубы людского дыхания, которые рвутся наружу сквозь щели запертых дверей. Холодно очень, потому что даже от ведра с холодной водой дымится пар. ОН тащит ведро неловко двумя руками перед собой, плескает воду на себя, чтобы сделать лед, словно нарочно, словно играет в детстве.
Вот вихревое крутенье теплого пара у двери.
44.
Тусклая и долгая неподвижность пустого барака, с геометрией клеток, с прокрашенностью неживой белой известью, с инеем, с одиночеством лампочек, под невысоким и долгим потолком. На этом ДОЛГОМ НЕПОДВИЖНОМ одиночестве барака слышен надсадный, сухой, белый кашель.
45.
Потом на дощатый пол барака плеснут сзади воду, и она растечется черным чернильным пятном, и ОН начнет тереть и тереть впереди себя этот длинный неподвижный пол, тереть руками, головой, кашлем своим тереть. Так он и будет двигаться по неподвижному проходу барака, белого барака, вначале неподвижные клетки, потом дощатая дорога, потом черное пятно на ней, потом кашель и руки, которые трут и трут, голова, которая трет и трет, вверх и вниз, и кашель, и кашель, которому нет конца, как нет конца белым клеткам и дощатой неподвижной дороге внизу.
46.
Потом там вдалеке в далеком белом углу барака ОН увидит старика в светлой рубахе, с приспущенным галстуком, с сигаретой в чистых руках. СТАРИК стоит и смотрит на себя, моющего пол, идущего на коленях в этом ритме-клетки-дорога-пятно-воды-колени-кашель-голова вверх и вниз — бедные мои руки. Вот ОН остановился, стоит на коленях, испуганно, устало и зло смотрит на нас. (Похоже, как гимназист стоял на коленях, когда отбрасывал назад песок в сне старика). ОН
