Так прошло три дня и три ночи, полные страха; тоскливые часы тянулись за часами, и наконец весь городок впал в безнадежное отчаяние. У всех опустились руки. Когда случайно обнаружилось, что в трактире Общества трезвости продают из-под полы виски, то это почти никого в городе не взволновало, хотя само по себе событие было потрясающее. Очнувшись от лихорадки, Гек слабым голосом завел разговор о трактирах и между прочим спросил, смутно опасаясь самого худшего, не нашли ли чего-нибудь в трактире Общества трезвости, пока он болел.
— Да, нашли, — ответила вдова.
Гек подскочил на постели, широко раскрыв глаза:
— Что? Что нашли?
— Виски, и теперь трактир закрыли. Ложись, милый, как ты меня напугал!
— Скажите мне только одно, только одно, пожалуйста! Кто нашел — Том Сойер?
Вдова залилась слезами.
— Тише, милый, тише! Ты же знаешь, что тебе нельзя разговаривать! Ты очень, очень болен!
«Так, значит, не нашли ничего, кроме виски. Небось, если б нашли золото, подняли бы шум на весь город. Выходит, что клад пропал, пропал навсегда! О чем же она все-таки плачет? Интересно, с чего бы ей плакать?»
Эти мысли смутно бродили в голове Гека, и, устав думать, он заснул. Вдова сказала себе:
«Ну, вот он и уснул, бедный. „Том Сойер нашел!“ Хорошо, если бы кто-нибудь нашел Тома Сойера! Ах, уж немного осталось таких, кто еще надеется его найти и у кого хватает сил искать дальше!»
Глава XXXII
Теперь вернемся к Тому и Бекки и посмотрим, что они делали на пикнике. Они шли вместе со всей компанией по темным коридорам, осматривая уже знакомые чудеса пещеры, чудеса, носившие очень пышные названия: «Гостиная», «Собор», «Дворец Аладдина» и т. д. Скоро началась веселая игра в прятки, и Том с Бекки тоже увлеклись ею и играли до тех пор, пока не устали немножко. Тогда они спустились по извилистой галерее, держа свечи над головой и разбирая путаный узор имен, чисел, адресов и девизов, которые были выведены копотью на каменистых стенах. Так они шли все дальше и дальше и за разговором не заметили, что находятся уже в той части пещеры, где на стенах нет никаких надписей. Они тоже вывели свои имена копотью на выступе стены и двинулись дальше. Скоро им попалось такое место, где маленький ручеек, падая со скалы, мало-помалу осаждал известь и в течение столетий образовал целую кружевную Ниагару из блестящего и прочного камня. Том протиснулся туда своим худеньким телом и осветил водопад, чтобы доставить Бекки удовольствие. За водопадом он нашел крутую естественную лестницу в узком проходе между двумя стенами, и им сразу овладела страсть к открытиям. Он позвал Бекки, и, сделав копотью знак, чтобы не заблудиться, они отправились на разведку. Они долго шли по этому коридору, поворачивая то вправо, то влево, и, забираясь все глубже и глубже под землю в тайники пещеры, сделали еще одну пометку, свернули в сторону, в поисках нового и невиданного, о чем можно было бы рассказать наверху. В одном месте они набрели на обширную пещеру, где с потолка свисало много сталактитов, длинных и толстых, как человеческая нога; Том и Бекки обошли ее кругом, восторгаясь и ахая, и вышли по одному из множества боковых коридоров. По этому коридору они скоро пришли к прелестному роднику, выложенному сверкающими, словно иней, кристаллами; этот родник находился посреди пещеры, стены которой поддерживало множество фантастических колонн, образовавшихся из сталактитов и сталагмитов, слившихся от постоянного падения воды в течение столетий. Под сводами пещеры, сцепившись клубками, висели летучие мыши, по тысяче в каждом клубке; потревоженные светом, сотни мышей слетели вниз и с писком стали яростно бросаться на свечи. Том знал повадки летучих мышей и понимал, как они могут быть опасны. Он схватил Бекки за руку и потащил ее в первый попавшийся коридор; это было как раз вовремя, потому что летучая мышь загасила крылом свечу Бекки в ту минуту, как она выбегала из пещеры. Летучие мыши гнались за детьми довольно долго, но беглецы то и дело сворачивали в новые коридоры, попадавшиеся им навстречу, и наконец избавились от этих опасных тварей. Вскоре Том нашел подземное озеро, которое, тускло поблескивая, уходило куда-то вдаль, так что его очертания терялись во мгле. Ему захотелось исследовать берега озера, но он решил, что сначала лучше будет посидеть и отдохнуть немножко. Тут в первый раз гнетущее безмолвие пещеры наложило на них свою холодную руку.
— А я сначала и не заметила, но, кажется, мы уж очень давно не слышим ничьих голосов.
— Подумай сама, Бекки, ведь мы очень глубоко под ними, — да еще, может быть, гораздо дальше к северу, или к югу, или к востоку, или куда бы то ни было. Отсюда мы и не можем их слышать.
Бекки забеспокоилась.
— А долго мы пробыли тут внизу, Том? Не лучше ли нам вернуться?
— Да, конечно, лучше вернуться. Пожалуй, это будет лучше.
— А ты найдешь дорогу, Том? Тут все так запутано, я ничего не помню.
— Дорогу-то я нашел бы, если б не летучие мыши. Как бы они не потушили нам обе свечки, тогда просто беда. Давай пойдем какой-нибудь другой дорогой, лишь бы не мимо них.
— Хорошо. Может быть, мы все-таки не заблудимся. Как страшно! — И девочка вздрогнула, представив себе такую возможность.
Они свернули в какой-то коридор и долго шли по нему молча, заглядывая в каждый встречный переход, в надежде — не покажется ли он знакомым; но все здесь было чужое. Каждый раз, как Том начинал осматривать новый ход, Бекки не сводила с него глаз, ища утешения, и он говорил весело:
— Ничего, все в порядке. Это еще не тот, но скоро мы дойдем и до него!
Но с каждой новой неудачей Том все больше и больше падал духом и скоро начал повертывать куда попало, наудачу, в бессмысленной надежде найти ту галерею, которая была им нужна. Он по-прежнему твердил, что все в порядке, но страх свинцовой тяжестью лег ему на сердце, и его голос звучал так, как будто говорил: «Все пропало». Бекки прижалась к Тому в смертельном страхе, изо всех сил стараясь удержать слезы, но они так и текли. Наконец она сказала:
— Пускай там летучие мыши, все-таки вернемся той дорогой! А так мы только хуже собьемся.
Том остановился.
— Прислушайся! — сказал он.
Глубокая тишина, такая мертвая тишина, что слышно было даже, как они дышат. Том крикнул. Эхо откликнулось, прокатилось по пустым коридорам и, замирая в отдалении, перешло в тихий гул, похожий на чей-то насмешливый хохот.
— Ой, перестань, Том, уж очень страшно, — сказала Бекки.
— Хоть и страшно, а надо кричать, Бекки. Может, они нас услышат. — И он опять крикнул.
Это «может» было еще страшней, чем призрачный хохот: оно говорило о том, что всякая надежда потеряна. Дети долго стояли, прислушиваясь, но никто им не ответил. После этого Том сразу повернул назад и прибавил шагу. Прошло очень немного времени, и по его нерешительной походке Бекки поняла, что с ним случилась другая беда: он не мог найти дороги обратно!
— Ах, Том, почему ты не делал пометок!
— Бекки, я свалял дурака! Такого дурака! Я и не подумал, что нам, может быть, придется вернуться. Нет, не могу найти дорогу. Совсем запутался.
— Том, Том, мы заблудились! Мы заблудились! Нам никогда не выбраться из этой страшной пещеры! Ах, и зачем мы только отбились от других!
Она села на землю и так горько заплакала, что Том испугался, как бы она не умерла или не сошла с ума. Он сел рядом с ней и обнял ее; она спрятала лицо у него на груди, прижалась к нему, изливая свои страхи и бесполезные сожаления, а дальнее эхо обращало ее слова в насмешливый хохот. Том уговаривал ее собраться с силами и не терять надежды, а она отвечала, что не может. Он стал упрекать и бранить себя за то, что довел ее до такой беды, и это помогло. Она сказала, что попробует собраться с силами, встанет и пойдет за ним, куда угодно, лишь бы он перестал себя упрекать. Он виноват не больше, чем она.
И они опять пошли дальше — куда глаза глядят, просто наудачу. Им больше ничего не оставалось делать, как только идти, идти не останавливаясь. Надежда снова ожила в них на короткое время — не потому, что было на что надеяться, но потому, что надежде свойственно оживать, пока человек еще молод и не привык к неудачам.
Скоро Том взял у Бекки свечу и загасил ее. Такая бережливость значила очень много. Никаких объяснений не понадобилось. Бекки и так поняла, что это значит, и опять упала духом. Она знала, что у Тома в кармане есть еще целая свеча и три или четыре огарка, и все-таки нужно было беречь их.
Скоро дала себя знать усталость; дети не хотели ей поддаваться: им было страшно даже подумать, как это они будут сидеть, когда надо дорожить каждой минутой; двигаться хоть куда-нибудь все-таки было лучше и могло привести к спасению, а сидеть — значило призывать к себе смерть и ускорять ее приход.
Наконец слабенькие ножки Бекки отказались ей служить. Она села отдыхать. Том сел рядом с ней, и они стали вспоминать своих родных, друзей, удобные постели, а главное — свет! Бекки заплакала, и Том старался придумать что-нибудь ей в утешенье, — но он столько раз повторял все это, что его слова уже не действовали и были похожи на насмешку. Бекки так измучилась, что задремала и уснула. Том был и этому рад. Он сидел, глядя на ее осунувшееся личико, и видел, как от веселых снов оно становится спокойным, таким, как всегда. Скоро на ее губах заиграла улыбка. Мирное выражение ее лица немножко успокоило самого Тома и помогло ему собраться с духом — он стал думать о прошлом и весь ушел в смутные воспоминания. Он долго сидел, глубоко задумавшись, как вдруг Бекки проснулась с тихим веселым смехом, но он тут же замер у нее на губах и сменился жалобным стоном.
