— Какая махина! — восторгается Руфина. — С трудом верится, что плотину создали человеческие руки.
Только бы не случилось так, чтобы другие руки — в мире есть такие! — в одно мгновенье уничтожили бы это творение.
— Теперь на Мамаев курган! — командует сам себе водитель.
Курган видно издалека. Вот мы на вершине.
Там идут большие строительные работы — возводится левый комплекс архитектурных и скульптурных сооружений. На самой вершине воздвигается колоссальная статуя женщины, символизирующая Родину.
Чуть пониже — из огромной серой гранитной глыбы высечена Скорбящая мать: женщина в платке склонила голову, на руках — полуобнаженное тело убитого воина, его лицо прикрыто краем знамени. Мы остановились перед этой скульптурой пораженные. Глядя на нее, подумалось: поистине нет в мире большей скорби, чем скорбь матери над убитым сыном… Гранитная Мать не плакала. А мы, две живые матери, стояли перед ней с полными слез глазами. «Люди! — хотелось крикнуть во весь голос. — Не надо больше войн! Пусть все матери мира со счастливой улыбкой обнимают своих детей, а не склоняются над ними в скорбном молчании. Дайте мир и радость нашей планете!»
Заехали к дому Павлова. Теперь это обыкновенный жилой дом в четыре этажа.
Напротив, через дорогу, стоит здание, от которого на нас сразу пахнуло дымом военных лет: полуразрушенная четырехэтажная мельница. Пустые глазницы окон, закопченные огнем пожара кирпичные стены, на которых и сейчас ясно видны многочисленные следы от осколков снарядов. Это здание — единственное во всем городе, оставленное как наглядное пособие к слову «война».
— В этом городе славно воевали наши товарищи по оружию, летчики 2-й гвардейской Сталинградской дивизии, — рассматривая мрачный остов здания, говорит Руфа. — Ты помнишь, в Крыму нам потом пришлось некоторое время работать в составе этой дивизии?
Помню, конечно. Слышала много похвального и прямо-таки невероятного о работе ночных бомбардировщиков ПО-2 в период битвы за город. Им приходилось бомбить отдельные улицы, дома и даже, говорили, забрасывать гранаты в окна зданий. За самоотверженную, эффективную работу дивизии было присвоено звание гвардейской.
Между прочим, командир этой дивизии, генерал-майор Кузнецов, очень неохотно брал тогда к себе «девчачий» полк. Боялся, наверное, что мы потянем их вниз по показателям. Но потом, когда Крым был освобожден и нас отзывали опять в 4-ю воздушную армию, он просил: «Оставьте мне 46-й!» Понял, что мы тоже не зря назывались гвардейцами.
Трижды видела я этот город, и каждый раз он был иным. В мае 1942 года смотрела на него с самолета, когда летела на фронт. Город пестрым многогранником лежал на волжском берегу. Кварталы, улицы, площади, дороги — все как у многих больших городов. Он жил нормальной трудовой жизнью. Через год мне довелось взглянуть на него снова, тоже с высоты полета. Я была потрясена — города не существовало. Будто здесь недавно произошло землетрясение. Груды битого кирпича, кое-где торчащие из развалил трубы, ощетинившиеся железные прутья арматуры. А в районе Тракторного — огромное кладбище машин, танков. Мертвый, искореженный металл…
И вот сегодня посмотрела на него в третий раз. Город возродился заново, и еще более прекрасный. Это чудо. Жаль только, что нельзя сотворить такое же чудо с людьми, которые погибли здесь в войну.
Нам не хотелось уезжать из города, где не осмотрели еще много достопримечательных мест. Но мы приехали сюда не на экскурсию. У нас другая цель, другая дорога. Мы только у начала боевого пути полка. Впереди — еще вся война!..
При выезде из Волгограда напоминаем курс водителю:
— На Краснодон!
Этот город известен сейчас всему миру. Но в мае 1942 года, когда наш полк прилетел туда, он был неприметным районным городком Донбасса, а будущие молодогвардейцы — обыкновенными мальчишками и девчонками. В трех километрах от Краснодона находился еще менее приметный поселок Труд Горняка. У нас на карте он подчеркнут теперь жирной красной линией и около него стоит буква «Ф» — фронт.
К вечеру добрались до Калача. Погрузились на паром и вот плывем по Дону на «Волге». Солнце уже зашло, но еще совсем светло. От реки веет прохладой. Приятно на воде после жаркого дня!
27 июля
Вчера долго не могли выбрать место для стоянки — голая степь. Ехали до 11 часов вечера по ухабистой проселочной дороге. Наконец в поле зрения фар попало одинокое раскидистое дерево. Съехали. Кругом высокая, жесткая трава. Кое-как поужинали и легли спать все трое в машине. Нам у переправы один шофер сказал, что здесь в степи много змей. Мы с Руфой побоялись, как бы наш бессменный водитель не пострадал от них, и уговорили его лечь с нами в машине. Он нехотя согласился.
— Вы полагаете, что ночевка между двух женщин для меня менее опасна, чем укус змеи? — ворчал он, залезая в свой спальный мешок.
Всю ночь в ветвях дерева кто-то шелестел. Мне казалось — змеи. Утром увидели, что ночевали под дикой яблоней. Вверху обнаружили гнездо. Значит, это птица волновалась.
Петляем по степным дорогам. А их так много! И ни на одной нет указателя. Один раз даже немного заблудились — местность совершенно безориентирная.
— Едут два штурмана и заблудились, — съязвил Леша.
— Попробуй-ка, разберись в таком лабиринте! На карте эти дороги не обозначены, — оправдывались мы.
Зной невыносимый. Уборка хлеба в полном разгаре. К элеватору, как к главному штабу уборочной кампании, протянулось много нитей-дорог, по которым непрерывным потоком катит хлеб. Шоферы носятся, как дьяволы, поднимая страшенную пыль. На их лицах — смуглых, потных — сверкают только белки глаз да зубы. При встрече с нами они озорно блестят улыбкой. Некоторые, видя, что поднятая ими пыль густым облаком накрывает нашу машину, бросают сочувственные, извиняющиеся взгляды: понимаю, мол, что неприятно, но я очень спешу — идет большой хлеб!
Ориентируемся в основном по солнцу. А солнце встало на работу рано! Оно будто сознает, какая ответственность лежит на нем сейчас, во время уборочной, и щедро льет на землю горячий поток лучей. Грешно, конечно, роптать на такую щедрость, но мы зароптали, когда пришлось ставить машину на домкрат среди голой степи, на горушке — вышел из строя подшипник у переднего колеса. Работали над заменой около часа. Впрочем, кто как работал, видно из следующих слов письма Руфы к Михаилу:
«Леша трудился, Рая давала указания, а я была не при деле. Тем не менее умудрилась измазаться в грязном масле. Потом мне стало худо от жары — сердце сжало и не отпускает. Я выпила лекарство, но, видать, переборщила…»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
