Железный Феликс приказал срочно доставить ему из врачебного кабинета станции медицинские инструменты и позвать в кабинет Демьяна Колыванова.
Демьян отличался большим ростом, зверообразной внешностью, спокойствием и некоторой сумрачностью своего облика. Он был из рабочих Путиловского завода, причем очень умелым и квалифицированным. В Партию вступил в 1917 году. Практически никто не знал, что за зверским обликом скрывается умный и очень внимательный человек, а догадаться об этом, глядя на невозмутимую физиономию Колыванова, было практически невозможно.
Дзержинский очень тихо сказал несколько слов, пришедшему чекисту и стал наблюдать за оживающим комендантом.
В момент, когда комендант станции открыл глаза, он увидел над собой невозмутимое лицо Колыванова, который внимательно осматривал лежащего чиновника, сидя над ним на стуле. Дзержинский стоял рядом и пристально смотрел на уже очень несчастного коменданта.
- Ножницы не пойдут, - пробасил Демьян. Комендант замер и весь обратился в слух. - А вот иголки, в самый раз, под ногти загонять будем. А ты, куда это собрался?– Колыванов схватил опять поплывшего чинушу за ворот френча, при этом, энергично встряхнув того и не дав опять провалиться в обморок. То, что при этом он слегка придушил коменданта, пошло только на пользу делу, - Кто разрешил? А-а-а? - и добавил, притянув лицо коменданта к своему зверского выражения лицу. - Ах ты, контра!
- Это не я, не я, - заверещал, срываясь на сип, чиновник. Из его глаз покатились слезы. - Не я-я-я!
- А кто? - ледяным тоном спросил вдруг Железный Феликс. Комендант почувствовал, как дрожь пробежала по всему телу, повеяло холодом. Он задергался, но Дзержинский смотрел него, не отрывая глаз.
- Кто? - повторил он вопрос.
- Я все расскажу. Все что знаю, - заторопился комендант станции и начал рассказывать.
Оказалось, что в городе действительно существует глубоко законспирированная офицерская организация, которая готовит контрреволюционное восстание. Выяснилось также, что связь между заговорщиками и наступающими частями Колчака действительно существует и координирует ее комендант станции Пермь-Два. Кроме него и телеграфиста своей станции, который по ночам иногда отправлял или принимал шифрограммы, наваливший в штаны чиновник, не мог назвать никаких фамилий или адресов, где собирались мятежные военспецы.
- Они меня заставили. Я не хотел. Они сказали, что убьют и меня и всю мою семью, - рыдал теперь уже бывший чиновник.
Дзержинский знаком подозвал одного их сопровождавших его чекистов и, подумав, начал отдавать приказания.
- Вот что сделайте. Срочно найдите в городе семью этого идиота и привезите сюда. Очень спокойно и аккуратно. Также необходимо немедленно найти в городе семью коменданта станции Пермь-Два, но еще более аккуратно и тихо. Их необходимо доставить на станцию Пермь-Два, но после того как я туда приеду. Также приготовьте расстрельную команду и раздайте людям кроме боевых, еще и холостые патроны. Кроме этого необходимо очень аккуратно, например, под предлогом болезни кого-то из телеграфистов, вызвать сюда указанного телеграфиста и доставить его в местный отдел ВЧК. Пускай этот предатель, - Железный Феликс кивнул в сторону чинуши. - Напишет записку, отправьте с ней нашего сотрудника под видом нарочного Предреввоенсовета. Якобы тому нужен телеграфист на пару дней. Главное – все должно быть тихо. Нам нельзя вспугнуть врагов. Выполняйте.
Отдав распоряжения, Феликс Эдмундович повернулся к Колыванову, - Поехали, Демьян, здесь справятся и без нас.
Они направились к выходу.
На станции Пермь-Два все прошло несколько сложнее.
Комендантом был бывший офицер, немолодой, но видимо знатный рубака в прошлом. Поначалу диалога с ним не получалось. Чиновник был спокоен. Он не реагировал ни на обвинения, ни на внешность Колыванова, который стоял рядом и перебирал медицинские инструменты. На Дзержинского же смотрел с плохо скрываемым презрением. Бывший офицер уперся и заявил, что он ничего не знает, и будет жаловаться в Москву, причем Ленину лично. И вообще ничего не скажет, даже если его после этого расстреляют. В это время на станцию привезли его жену, двоих его детей и престарелых родителей.
- Ну что же, тогда прошу всех на улицу. Идемте, - сказал председатель ВЧК и тихо сказал несколько слов чекисту, сообщившему о доставке родственников.
Выйдя на улицу через запасной выход, комендант, которого сопровождали двое чекистов и Дзержинский, оказались возле какого-то хозяйственного строения станции, возле стены которого поставили привезенных людей.
Дзержинский хмуро посмотрел на коменданта станции.
- Вы должны понимать, что в случае Вашего отказа рассказать нам о заговоре, я отдам приказ о расстреле Вашей семьи.
Однако закусивший удила офицер, лишь еще больше побледнел и промолчал. Феликс Эдмундович окинул его тяжелым взглядом.
- Ну что же, если Вы, сударь, не только не думаете о людях, которые обязательно погибнут от Вашего предательства, но и не жалеете ни себя, ни детей своих, ни родителей, тогда и я не вижу никакого смысла их жалеть.
Дзержинский повернулся к ожидавшему команды чекисту и произнес одно слово.
- Расстрелять.
Сразу после этого, повинуясь знаку Колыванова, перед стоящими у стены людьми выстроилась расстрельная команда из шести человек. Они подняли револьверы и, по знаку Демьяна, открыли огонь по стоящим у стены людям. С комендантом случилась истерика. Самое же странное было в том, что из стоящих у стены, спиной к расстрельной команде, людей упал только один – старик-отец коменданта. К нему сразу бросилось несколько чекистов, и начали приводить в чувство.
В это время комендант бесновался и брызгал слюной, его держали четверо чекистов, еще двое находились рядом на всякий случай. Слова, которые бывший офицер использовал, сделали бы честь загулявшему драгунскому эскадрону.
Дзержинский приказал окатить водой чиновника для успокоения и отвести того в кабинет, потом повернулся к Колыванову.
- Демьян, старик, скорее всего, умер. Наверное, сердце не выдержало. Позови доктора, пусть осмотрит и распорядись отвести остальных в теплое помещение. Они еще пригодятся.
Демьян пошел выполнять указание, а Железный Феликс отправился обратно в кабинет, где недавно начинался разговор.
Мокрый комендант уже перестал орать и грозить чекистам всеми карами небесными. Он, связанный, сидел на стуле, опустив голову, и видимо пребывал в состоянии некоторой апатии. Когда Дзержинский вошел комендант поднял на него полные муки, глаза.
Феликс Эдмундович прошелся несколько раз перед, сидящим на стуле, заговорщиком, а потом остановился.
- Мои люди стреляли холостыми патронами. Ваш отец умер, скорее всего, от разрыва сердца и боюсь, доктор уже ему не поможет. Если Вы мне сейчас же не расскажете все, что знаете о заговоре, я прикажу зарядить один из револьверов боевыми патронами и повторить казнь. Потом еще раз и столько раз сколько понадобится. Мне необходима информация о заговоре и о том, как Вы используете телеграф для передачи сообщений колчаковцам, и я эту информацию получу, даже если мне лично придется разрезать Вас на маленькие кусочки, и Вас и Ваших родственников.
Председатель ВЧК в упор посмотрел на офицера. Тот, молча, ждал продолжения и в его глазах плескался ужас.
Феликс Эдмундович продолжил, - Я не буду обещать Вам жизнь. Говорю Вам честно и прямо. Вас расстреляют. Но. Я даю Вам слово, что, в случае Вашей помощи в уничтожении заговорщиков, Ваши родственники останутся, не только живы, но и на свободе. Решать Вам. Либо Вы говорите, либо я прикажу повторить расстрел. Решайте, у меня нет времени, у Вас - еще меньше.
Комендант немного подумал, - У меня есть одной условие, - обратился он к Дзержинскому.
- Слушаю Вас, - немедленно ответил тот.
Комендант еще немного подумал.
- Я хотел бы, чтобы Вы помогли моей семье выехать за границу. У меня есть кое-какие сбережения, немного, но на первое время им хватит, чтобы не умереть с голода.
- Вы же понимаете, что даже в случае моего обещания, у Вас нет никаких гарантий? - в ответ спросил Феликс Эдмундович.
- Понимаю. Поэтому не прошу Вашего обещания. Мне будет достаточно, если Вы дадите мне слово. Тогда невыполнение ляжет на Вас тяжким грехом.
Председатель ВЧК смотрел на этого человека и думал о том, что происходящее сейчас мало отличается от методов, которые применяли некоторые жандармы.
В этом Дзержинский, прошедший ссылки, сидевший в тюрьмах, бежавший с каторги, где он оставил свое здоровье, много лет бывший нелегалом, разбирался очень хорошо. Слишком хорошо.
Феликс Эдмундович подумал, что, дав слово этому человеку и не выполнив его, он ничем не будет отличаться от тех, кто сажал и ссылал его самого, от тех, кто засылал провокаторов и убивал его товарищей. Еще он подумал, что если все действительно так и будет, то все смерти и жертвы все мучения и вообще вся Революция, всё было зря. И вот этого он не мог допустить.
