- Я даю Вам слово, что Ваша семья беспрепятственно покинет страну и возьмет с собой Ваши сбережения. Также я обещаю, что лично помогу им в этом, - наконец сказал Феликс Эдмундович.
Комендант пристально посмотрел на него. Немного помолчав, и видимо, собравшись с мыслями, он заговорил.
Стенографист начал запись.
Оказалось, что основную роль в заговоре играет командир первого Советского полка Бармин – бывший кадровый офицер, кавалер ордена Святого Георгия четвертой степени. Именно он и был руководителем глубоко законспирированной пермской офицерской организации.
Так же активистами мятежа были начальник штаба полка штабс-капитан Горбунов, полковой адъютант прапорщик Одинцов и командир гренадерской роты поручик Горбунов. Кроме того, в число главных идеологов и организаторов заговора входил и сам комендант станции Пермь – Два.
Кроме того, комендант рассказал и о других участниках заговора. Получалось, что в подготовке мятежа участвуют практически все военспецы, а именно:
руководитель оборонительных сооружений инженер Банин и все его сотрудники; путейский инженер Адриановский и весь штат специалистов Округа путей сообщения; заведующий отделом военных сообщений Сухорский и его сотрудники; заведующий Мобилизационным отделом Окрвоенкомиссариата Букин и его специалисты; командир караульного батальона Уфимцев и начальник отдела особых формирований Эскин; командир Инженерного батальона со своим помощником, комендант станции Пермь - Один, весь учётный отдел Управления снабжения армии и половина членов Центраколлегии.
Все эти специалисты готовились перейти на сторону белогвардейцев.
Дзержинский представил себе масштаб заговора и мысленно вздрогнул. Катастрофа, которая могла постигнуть красных при сдаче Перми, была бы действительно велика. В Перми были сосредоточены огромные запасы сырья, продовольствия и снаряжения, необходимые для всего Восточного фронта. Пермь была не только крупным железнодорожным узлом, но и важнейшим после Казани речным портом на Каме, отсюда по рекам удобно было транспортировать военное снаряжение и войска вдоль всего Западного склона Урала.
Потеря этого города очень дорого обошлась бы молодой Республике.
Еще Феликс Эдмундович подумал о том, что Троцкий оказался, не просто прав, это выглядело как некое предвидение. И то, что он так быстро отреагировал на обстановку, оставил в стороне свои амбиции и вызвал на помощь Сталина и Дзержинского, говорило о том, что Лев Давидович перешел на другой, более высокий уровень понимания ситуации и личной организации. На этом уровне личные амбиции и цели уступают место необходимому для государства и людей в нем живущих, что и становится главной целью, которой и подчиняется все личное. Троцкий явно совершил принципиально качественный скачок. Такое поведение характерно для лидеров мирового масштаба.
Дзержинский даже покачал головой.
«Кто бы мог подумать? Лев очень вырос», - сказал он себе.
Комендант уже закончил свое повествование и молча, сидел на стуле.
Феликс Эдмундович приказал его развязать и найти сухую одежду.
После чего, подумав, раздал чекистам и вызванным армейским командирам необходимые указания. Получив распоряжения, все отправились их выполнять. В это время комендант переоделся, и Дзержинский предложил ему сесть возле стола. Сам он присел рядом и попросил рассказать ему подробности передачи телеграфных сообщений белогвардейцам и их получения.
Детали были несложными, как и вся система передачи информации.
Сообщения из Перми в штатном режиме передавались по телеграфу только ночью, один раз в три дня с телеграфа станции Пермь-Два. К этому были привлечены три телеграфиста, рабочие графики которых были составлены так, чтобы один из них все время дежурил в нужное время. На случай крайней необходимости, к делу был привлечен один из телеграфистов со станции Пермь-Один, телеграф которой был резервным. Передававшиеся сообщения содержали информацию об общей обстановке в городе, настроениях жителей и солдат, состоянии частей и их боеготовности. Сообщения передавались только во время дежурств верных телеграфистов. Ответы были редкими, но всегда приходили по нечетным числам месяца, в половине третьего ночи.
Таким образом, схема была следующая. Получив телеграмму, в которой содержалось зашифрованное послание, на имя коменданта или его жены, якобы от тестя, телеграфист передавал ее доверенному посыльному, который немедленно отправлялся к коменданту домой.
Сама же телеграфная лента немедленно уничтожалась, а послание регистрировалось как частное. Получив депешу, комендант немедленно расшифровывал послание и, в случае необходимости, немедля ставил в известность Бармина, который уже принимал решения о дальнейших действиях. Он же собирал и привозил по мере поступления информацию для передачи белогвардейцам. Телеграммы попадали ко второму генерал-квартирмейстеру Генерального штаба Колчака генерал-майору Рябикову.
Дзержинский помнил этого человека. Павел Федорович был профессором академии Генерального штаба и апологетом разведывательной деятельности. В декабре 1917 под его руководством была разработана «Программа по изучению иностранных государств», согласно которой организации и ведению разведки подлежали не только бывшие противники по Великой войне, но и Великобритания, Франция, Италия, Швеция, Япония, Китай и САСШ. В этой связи был подготовлен проект реорганизации разведчасти. В апреле 1918 года Рябиков стал штатным преподавателем Военной академии Генерального штаба РККА, а в июле 1918 перешел на сторону белогвардейцев. Крупнейший специалист в области теоретических разработок по организации агентурной разведки в мирное и военное время – он был серьезнейшим противником. Они не были знакомы лично, но на лекции Павла Федоровича Феликс Эдмундович специально отправлял чекистов.
Узнав, кто является его противником, Дзержинский задумался о том, стоит ли вообще заниматься телеграфом, не будет ли это не просто сложной, а непосильной задачей. Но с другой стороны триумвират Сталин-Троцкий-Дзержинский уже замахнулся на невозможное и право первого удара, самого главного, выпала как раз на долю Дзержинского. Это было и большой честью, и громадной ответственностью. Подумав еще несколько минут и прокрутив несколько раз в голове все «за» и «против», Феликс Эдмундович обратился к коменданту.
- Как Вас по имени-отчеству? - спросил он.
- Соловьев Всеволод Андреевич, бывший штабс-капитан, - представился тот.
- Всеволод Андреевич, Вы понимаете, что после Вашего расстрела Ваша семья останется без кормильца, а в эмиграции их не только никто не ждет, они там вообще будут никому не нужны? У Вас дочь, которой тринадцать лет и сын, которому двенадцать, престарелая мать и никто из них не сможет заработать на кусок хлеба. Я очень сомневаюсь, что Ваша жена сможет, работая посудомойкой или уборщицей, прокормить четырех человек. Ведь у нее, после того как закончатся Ваши сбережения, останется только один путь. И путь этот на панель. Вы понимаете, на что Вы обрекли ее?
Комендант молчал, на него было жалко смотреть. Складывалось впечатление, что из него только что вынули некий стержень и этим самым выпустили весь воздух.
- Зачем Вы мне это говорите, Вы хотите унизить меня перед казнью? - наконец открыл рот бывший чиновник.
- Я хочу сказать, что Вы, господин штабс-капитан, нашли очень легкий путь решения Ваших личных проблем. Вы совершили поступок, и не так важно правильный он или нет. А теперь, когда пришла пора отвечать за сделанное, Вы собрались взойти на эшафот с высоко поднятой головой. При этом Вы убедили себя, что таким образом Вы спасаете свою семью. А Вы уверены, что это будет для них спасением? Вы не подумали, что обрекаете их на еще большие мучения? Подумать об этом Вам не пришло в голову, Всеволод Андреевич? - Дзержинский внимательно смотрел на офицера, а тот во время этого монолога все ниже и ниже опускал голову. - А теперь получается, что, вывезя Вашу семью за границу, что, несомненно, будет сделано, я тоже возьму на себя часть Вашей вины перед семьей. А в это время Вы, прекрасный специалист, будете бесполезно гнить в какой-нибудь яме. И это вместо того, чтобы решать множество проблем, которые прямо сейчас стоят перед Родиной, вместо того чтобы направить свои силы и умения ей в помощь в час, когда гибнет само государство. Вместо всего этого, Вы лишили будущего не только себя, но и своих близких. Своей никчемной смертью Вы лишаете этого права и свою страну, - после этих слов Соловьев вскинулся. - И не будем говорить о политике. Мы с Вами не в бане. Неужели я неправ, Всеволод Андреевич? Неужели Вы действительно считаете себя настолько бесполезным для России? Что же произошло с Вами, если Вам, русскому человеку, этот вопрос задаю я, поляк?
