— А кто все это тебе дал?
— Как хорошо, что ты это вспомнил! Я жалею, что принимала все это!
— А я — что давал.
— Негодяй!
— Ты ловко подбираешь слова — все отвратительные.
— У меня есть для тебя еще одно, еще отвратительней! Трус!
Это его проняло. Возможно, единственное слово, способное его затронуть. Он не только чувствовал, что это правда — он знал, что жена знает это.
— Что ты хочешь этом сказать? — спросил он, неожиданно покраснев.
— То, что сказала. Ты трус, и знаешь об этом! Ты можешь оскорбить женщину, если тебе не грозит опасность, но когда против тебя мужчина, ты трусишь и ни на что не способен. Вспомни Мейнарда!
Впервые подобное обвинение было произнесено открыто. Хотя не один раз после отъезда из Ньюпорта думала она о той хитрости, с помощью которой ее муж избежал встречи с человеком, чье имя она произнесла. Он считал, что она только подозревает о содержании письма, доставленного ему. Он изо всех сил старался это скрыть, но судя по ее словам, она знает все.
И она действительно знала. Джеймс, коридорный, рассказал ей, о чем говорили слуги в отеле, добавив к этому свои собственные наблюдения. Она все поняла. Она также знала, что ее подозрения тревожат Суинтона; но ее знание вывело его из себя.
— Повтори! — воскликнул он, вскакивая на ноги. — Повтори, и клянусь Господом, я разобью тебе голову!
С этой угрозой он схватил стул и занес его над ее головой.
Хотя они и раньше часто ссорились, но до такого никогда не доходило. Он угрожает ударить ее. Она не обладает ни ростом, ни силой — только красотой, а ее муж — и тем, и другим. Но она по-прежнему не верила, что он может ее ударить, и понимала, что если дрогнет, должна будет всегда ему покоряться. Даже не сможет демонстрировать вызов.
Поэтому она сказала еще резче:
— Повторить? Помнишь Мейнарда? Мне не нужно тебе напоминать: ты и так не забудешь его!
Не успела Фэн произнести эти слова, как тут же о них пожалела. Стул с грохотом опустился ей на голову, и она упала на пол!
Глава XXX
В ТЮИЛЬРИ
Есть в анналах истории Парижа день, который всегда будет вспоминаться со стыдом, печалью и негодованием.
И не только парижанами, но всеми французами, которые в этот день перестали быть свободными.
Для парижан в особенности это горький день, и его годовщина во французской столице не проходит без слез в каждом доме, без дрожи в каждом сердце.
Это было второго декабря 1851 года.[94]
Утром этого дня в комнате в Тюильри вновь встретились пять человек. Комната та же самая, в которой несколько месяцев назад готовился описанный нами заговор.
Встреча была устроена с аналогичной целью, но если не считать совпадающего числа участников, только один из них был прежним. Это он председательствовал и на прошлой встрече — президент Франции!
Было и другое странное совпадение — в титулах, потому что присутствовали граф, маршал, дипломат и князь. Единственное отличие заключалось в том, что все они принадлежали к одному народу — к французам.
Это были граф де М., маршал Сент-А., дипломат ла Г. и князь С. Хотя, как уже говорилось, цель у них была такая же, сама встреча проходила совсем по-другому. Прежняя встреча напоминала сходку грабителей, готовящихся к делу. Эта — тоже, только на более поздней стадии, когда нужно уже выступать.
Первая встреча должна была покончить со свободой в Европе. Эта — со свободой Франции.
В первом случае цель казалась далекой, и для ее достижения должны были использоваться храбрые солдаты на поле битвы. Во втором — цель близка и достигается трусливыми убийствами на улицах, уже подготовленных к этому.
Как будет достигнута эта цель, станет ясно из разговора, который происходил в комнате заговорщиков.
Не было ни насмешливых речей, ни обмена шутками, как в тот раз, когда собравшихся веселил англичанин. На этот раз положение было слишком серьезным для шуток, слишком близка возможность намеченного убийства.
Не было в комнате и обычного спокойствия. Люди заходили и выходили, офицеры в мундирах и в полном вооружении, генералы, полковники и капитаны делали доклады и получали приказы.
А отдавал приказы не президент Франции, главнокомандующий армиями, а другой из пятерых присутствующих. На время он стал самым значительным из них!
Это был граф де М.
Не будь его, заговор, вероятно, никогда не удался бы и Франция все еще была бы свободной.
Это был странный, ужасный кризис. Человек дела, стоящий спиной к огню в камине, по привычке раздвинув фалды сюртука, был отчасти в ужасе. Несмотря на выпивку и многочисленные выкуренные сигары, он не мог сдержать дрожи.
Де М. видел это, видел и убийца алжирских арабов, некогда бродячий музыкант, а теперь маршал.
— Послушайте! — воскликнул грешный, но храбрый граф. — Больше не должно быть полумер, никаких уступок! Мы приняли решение и должны выполнять его! Кто из вас боится?
— Не я, — ответил Сент-А.
— И не я, — сказал ла Г., бывший биллиардный маркер с лондонской Лейстер-сквер.
— Я не боюсь, — сказал князь. — Но вы считаете это правильным?
Его светлость был единственным из пяти, у кого в сердце сохранилась искра человечности. Бедный, слабый человек, он присоединился к остальным только по дружбе.
— Правильным? — повторил ла Г. — А что в этом плохого? Разве правильным будет позволить этим канальям демагогам править Парижем — всей Францией? Вот к чему мы придем, если не будем действовать. Никогда, говорю я!
— И я!
— И мы все!
