Это подарок-комплимент от дежурного, — говорит он. — Если появятся вопросы, можешь позвонить портье. — Он заливается смехом, как будто сказал что-то смешное.
Меня ведут к медсестре, где измеряют давление, осматривают глаза, уши, засовывают термометр в рот. Когда она наклоняется, чтобы прослушать легкие стетоскопом, я шепчу ей на ухо:
Это ошибка.
Прошу прощения?
Я осматриваюсь, чтобы удостовериться, что дверь закрыта и мы одни.
Мое место не здесь.
Медсестра поглаживает меня по руке.
Да, милый, мое тоже.
Она отводит меня к другому полицейскому, который ведет меня в недра тюрьмы. Через каждые несколько шагов мы про ходим двойные двери, по обе стороны которых на контрольно-пропускных пунктах стоят охранники, которые поочередно открывают и закрывают двери. Когда мы проходим через очередную дверь, конвоир лезет в корзину и протягивает мне еще один мешок.
Простыни, одеяла и наволочка, — говорит он. — Смена белья каждые две недели.
Я здесь всего лишь на выходные, — объясняю я.
Он даже не смотрит на меня.
Как скажешь.
Мы идем по лестнице, и каждый раз, когда я ставлю ногу на ступеньку, раздается металлический лязг. Камеры по одну сторону прохода. В каждой двухъярусная койка, раковина, унитаз, телевизор с пластмассовой обшивкой, чтобы видны были детали. Почти все заключенные в камерах, которые мы проходим, спят. Те же, кто не спит, завидев меня, свистят или окликают.
Свежее мясо, — долетает до меня. — Ого, к нам малышка пожаловала.
Я ловлю себя на том, что вспоминаю слова отца, когда я впервые приблизился к вольеру с волками: «Они узнают, если у тебя участится сердцебиение, поэтому не показывай им, что боишься». Я смотрю прямо перед собой. Часы у меня конфисковали, но уже явно наступил вечер — через несколько часов я отсюда выйду.
И опять я слышу голос отца. «Мне сложно описать чувство, которое охватило меня, когда я впервые заперся в вольере. Вначале все, что я ощущал, — полнейшая паника».
Верн, — говорит конвоир, останавливаясь перед камерой, где находится только один заключенный, — принимай соседа. Это Эдвард.
Он отпирает дверь и спокойно ждет, пока я войду.
Интересно, кто-нибудь когда-нибудь отказывался сюда заходить? Упирался, цеплялся за прутья решетки, за перила лестницы?
Дверь за мной закрывается, и я смотрю на мужчину, сидящего иа нижней койке. У него спутанные рыжие волосы и борода с застрявшими в ней крошками. Один его глаз дергается и косит влево, как будто живет отдельно от головы. Тело его покрыто татуировками, включая лицо, а кулаки напоминают рождественские окорока.
Б... — ругается он, — подсадили мне гомика!
Я замираю, прижимая к себе мешок с простынями и полотенцем. Другого подтверждения ему и не требуется.
Попробуешь среди ночи отсосать у меня, клянусь, отрежу тебе яйца, — угрожает он.
Никаких проблем.
Я отодвигаюсь от него как можно дальше — нелегкая задача и помещении два на два с половиной метра — и забираюсь на верхнюю койку. Даже постель не расстилаю. Ложусь и таращусь в потолок.
За что тебя? — спрашивает Берн через минуту.
Мне хочется сказать, что я жду предъявления обвинения в убийстве. Может быть, от этого я буду казаться круче, человеком, которого лучше не трогать? Но вместо этого говорю:
Не заплатил за еду.
Берн хмыкает:
Круто! Ладно, я понял. Не хочешь, чтобы совали нос в твои дела.
Я не пытаюсь напустить туману...
Ага, совершенно точно, ты сюда «душка» не подпустишь...
Я не сразу понимаю, о чем он.
Я фигурально выразился. Мне скрывать нечего. Мне здесь не место.
Черт, Эдди, — смеется он, — мы все здесь случайно!
Я поворачиваюсь на бок и натягиваю подушку на голову, чтобы больше не слышать его голоса. «Это всего на пару ночей, — в который раз успокаиваю я себя. — Любой может выдержать пару ночей».
А если нет? А если у Джо не получится все уладить и мне придется полгода или год ждать, пока состоится суд? А что, если. Господи помилуй, меня все-таки осудят за попытку убийств. Я не смогу жить вот так, в клетке!
Я боюсь закрыть глаза даже после того, как спустя несколько часов гасят свет. Но в конце концов я засыпаю, и мне снится отец. Снится, что он в тюрьме, а у меня единственного eсть ключ.
Я лезу в карман, чтобы его достать, но в подкладке брюк дыра, и как бы я ни пытался, найти ключ не могу.
ЛЮК
Однажды я стал свидетелем того, как волки совершили убийство.
Это был одинокий волк, который постоянно нарушал границы территории других стай и таскал скот с близлежащих ферм. И сколько бы моя стая ни предупреждала его воем, он не отступал. Не я решил положить этому конец, а альфа-самка. Каждый раз, когда волк оказывался у границ нашей территории, напряжение возрастало и волки в моей стае дрались друг с другом. По ночам завывали другие стаи, приказывая ему убраться прочь.
Однажды черный здоровяк, бета-самец, отправился с волчицей на разведку. Что само по себе было не внове — в стае это была его обязанность. Но на это раз он не вернулся. Прошло четыре дня... пять... шесть...
В ту ночь выла вся стая, но это был не вой-локация. Это была тоска, переданная одной-единственной нотой. Именно так мы поступали, когда хотели сказать кому-то дорогому: «Добро пожаловать домой».
Я когда-то сам откликнулся на этот призыв. В лесу ориентиры стираются, поэтому, когда непонятно откуда раздается постоянное завывание, как сигнальный огонь на маяке, ты понимаешь, куда идти, определяешь, где ждет тебя стая. Но бета-самец не появился. Стая выла три ночи, но он так и не ответил.
Я был уверен, что он погиб.
Однажды ночью, когда мы в очередной раз выли, донесся ответ. Не от нашего черного здоровяка, а от одинокого волка, который так докучал нашей стае. Альфа продолжала звать. Мне и в голову не приходило ставить под сомнение ее мотивы, но я допускал, что это обернется бедой. Сейчас она сообщала о том, что в стае образовалась вакансия, и приглашала его присоединиться к нам, а он мог стать только помехой.
Завывание одинокого волка стало ближе, он подошел к стае. Все насторожились: в конце концов, он был для семьи чужаком, и первое знакомство будет похоже на неуклюжий танец, начало брака по договоренности. Не успел волк появиться на опушке, где собралась вся стая, как из зарослей выскочил черный здоровяк и напал на него. Тут же на помощь бета-самцу бросились волчица и самец-переярок.
Через несколько секунд одинокий волк был мертв. Лежал неподвижно на земле, напоминая помесь дикой собаки и волка — что и объясняло его недопустимое поведение. Стая окружила бета-самца и принялась лизать его морду, тереться об него в знак солидарности, приветствуя возвращение домой.
Не думаю, что я пытаюсь найти человеческое объяснение случившемуся в тот день, — я называю это скоординированным нападением. Для стаи — намеренно прибегнуть к уловке, когда бета-самца отослали лежать в засаде, чтобы подманить одинокого волка поближе; для бета-самца — поджидать, пока волк-одиночка выйдет из укрытия, чтобы справиться с ним с помощью остальной стаи. Да, это было преднамеренное действо, совершенное со злым умыслом и в тот момент жизненно необходимое, чтобы обезопасить семью.
Вы считаете это убийством?
Волк считает это альтернативой.
КАРА
Раньше я задумывалась о судьбе заключенных, которых осудили на пожизненный срок. А если у одного из них случится сердечный приступ и его признают мертвым, а потом врачи его ре-анимируют? Означает ли это, что он отсидел свой срок? Или именно поэтому дают два или три пожизненных срока?
А спрашиваю я потому, что в настоящий момент меня посадили под домашний арест, пока мне не исполнится девяносто лет.
Мама, разумеется, вернулась домой от автобусной остановки и обнаружила мое исчезновение. Не могла же я признаться, что направляюсь в Плимут на заседание присяжных, поэтому оставила ей слезливую записку, будто мысль о том, что папа там, в больнице, один, убивает меня. Мария отвезет меня туда навестить отца, но я обещаю не перенапрягаться, а мама не обязана меня сопровождать и сидеть там со мной, поскольку целую неделю не видела близнецов из-за моей операции и тому подобное. .. Я решила, что жалость пересилит злость, и оказалась права: разве можно сердиться на ребенка, который тайком сбежал из дома, чтобы проведать лежащего в больнице отца?
Если Дэнни Бойлу и показалось странным, что я прошу высадить меня в конце квартала, чтобы оставшуюся часть пути пройти пешком и не услышать от мамы вопрос, что за незнакомый БМВ подвез меня, то он ничего не сказал. Мама осторожно обнимает меня, когда я вхожу домой, извиняется за то, что накричала на меня вчера, и спрашивает:
