Побочная тема
Россия в масштабе один к одному
1995 год. Я, лидер новорожденной партии «Общее дело», мотаюсь по регионам, собираю голоса. Забираюсь в самые медвежьи уголки, куда только на «кукурузнике», на вездеходе, на дрезине. Усть-Илимск, гостиница, вечер. Местный высокопоставленный чиновник вызывает в гостиничный холл – с вами хотели бы встретиться наши бизнесмены. Нет, не в клубе, а неформально и без сопровождения. Машина ждет. Безопасность гарантирую…
Вылезла из машины – и сердце ушло в пятки: на высоком берегу Лены стоят семь черных шестисотых «Мерседесов». В столице они уже тоже водились. Но не табунами. От капотов отделились и вразвалочку – эх, скольких я зарезал! эх, ско-ольких перерезал! эх, сколько душ невинных загуби-иил – двинулись ко мне конкретные пацаны. Плечи, шеи, цепи, спортивные костюмы фирмы «Адидас»:
– Здрассьте вам наше сибирское… Ну чего, прокатимся на пароходике?
– Н-на пароходике? Прокатимся!
Пароход огромный и пустой. Палуба с сотней кресел. Посередине палубы – стол. На столе – жестяное ведро, в ведре – кровавое месиво: порубленная свежая рыба и лук. Вылили в ведро бутылку уксуса, достали водку:
– Хотим угостить вас сибирской кухней. Это называется чушь.
Налили, замерли, смотрят. Хакамада, вперед! Выпила, закусила. Молча налили еще. Выпила, закусила. Первая рюмка – колом, вторая – соколом, третья – мелкой пташечкой. После ведра чуши и полкило водки мне стало хорошо, а пароход причалил к берегу. Погрузили в «Мерседес», повезли сквозь тайгу. Главарь лет двадцати восьми, низкорослый, аршин в ширину, с огромным шрамом через бугристое лицо, усть-илимский Жофрей де Пейрак, включил Бетховена. Пятая симфония. Ту-ту-ду-ту… ту-ту-ду-ту – так судьба стучится в дверь. А почему Бетховен-то? Говорят, в Москве все слушают классическую музыку. Чем мы хуже? Решили – тоже будем слушать. И слушаем. Понятно. Решили и слушают.
– А это что? Краеведческий музей? Я никогда не встречала музеев в тайге…
– Нет, это не музей. Это мой второй дом.
– А где первый?
– Ну, есть хозяйство в тайге. Жена с детьми там живут. Чтобы не убили.
Мрамор, позолота, спальня с ангелами, зеркалами и картинами. В бассейне на потолке огромный крутящийся телевизор. Очень удобно: плаваешь и смотришь. Залы для сигар, камины, библиотеки в коврах, с кожаными креслами, но без книг. Чиновник испарился. Денщик с волчьим оскалом подал кофе. И пошел тяжелый разговор. Что за партия? Почему ты ее возглавляешь? Что там в Кремле? Ельцин сильно пьет или в меру? Что нам светит? Когда власть с нами начнет разговаривать? Хотим вести легальный бизнес – не дают. А бизнес у нас серьезный, с бухгалтерами, с менеджментом, работают профессионалы. Ошибок не бывает. Как добились? Очень просто. Сделал работник ошибку, если не специально – простили. Вторую сделал, если не специально – указали. Ну а третью сделал – ликвидируем. Что значит ликвидируем? То и значит. Поэтому у нас очень профессиональные кадры. Мы хотим честно работать. И дети у нас за границей учатся, и жены у нас в порядке, и все у нас хорошо. Мы – большие хозяева. Мы стране много можем пользы принести. Только не надо с нами, как с бандюками. В России все бандиты, все начинали с криминала. А теперь мы другие. И у нас очень профессиональные кадры.
Я сразу начала отвечать на вопросы коротко, тяжеловесно и по существу. Лекций не читала. Наконец на все вопросы ответила, сигареты все выкурила, коньяку, спасибо, не надо, два часа ночи, спать хочу.
В холле гостиницы жму Жофрею де Карлеоне руку:
– Спасибо, все было очень интересно, не каждый день так встретишься…
– Да, не каждый. Только знаете что…
И дальше в течение трех часов этот молодой сибирский крестный отец рассказывал мне о себе, о своих Любовях, о своих могилах, о своих призраках, о своих безднах и тоске. Я переминалась с ноги на ногу и не смела прервать. Через три часа он произнес:
– Вот такая она, жизнь. Ну, до свидания вам. Будьте счастливы…
Нигде, ни в одной западной стране такое невозможно, сколько бы политик ни хлопал по плечу народ, сколько бы народ ни восхищался политиком. Только в России.
Первые месяцы поездок из конца в конец государства Российского мне казалось, что я сплю и вижу многосерийный сон, снятый Василием Шукшиным. Масштаб не осознавался. Потом поняла – это не сон. Это огромная страна, и она фантастичнее любого сна. А в Музее Шукшина я, кстати, была. Заскочили туда мимоходом, без предупреждения. Директор музея долго приглядывалась из своего кабинетика. Приглядывалась-приглядывалась и все-таки опознала. Вы – Хакамада? Почему же без звонка? И тут же организовала экскурсию. А возле музея, прямо у трассы – рыночек. Крестьянки со своими огурчиками, ягодами, картошкой, зеленью, грибами. Я обожаю все эти скляночки, баночки, я всегда мечтала, чтобы у меня был дом с погребом, а там – гроздья лука, бочки с огурцами и мочеными яблоками, наливочки, настоечки. Едва приблизились, баба взглядом из-под платка стрельнула, и без запинки, и без колебаний:
– Ох, девоньки, чудеса-а… Хакамада к нам приехала!
И тут же с челобитной: никак местная администрация не желает рыночек обустроить. И тесно, и холодно, и милиция гоняет. Уж помогите, обязуйте, похлопочите. Я, конечно, вернувшись в Москву, о рыночке на десяток торговых мест за тысячу верст от столицы «похлопотала». Но до чего же неизменна наша так молниеносно изменившаяся страна. Как ждали пятьдесят, сто, двести лет назад московских гостей, чтобы вкрутить лампу в фонарь, убрать мусор, починить избушку, так и ждут: вот приедет барин, барин нас рассудит.
Спираль Мёбиуса
В России время, словно океанская волна, движется по синусоиде. До Урала оно прямо на глазах скатывается вниз: в девяностые, в восьмидесятые, в неведомо какие. А после Урала начинается подъем, и во Владивостоке уже снова 2005-й. Два часа до Москвы – и где-нибудь под Рязанью попадаешь на горбачевскую дискотеку: дощатый пол, стереоколонки, Юра Шатунов, девичьи сумочки в центре круга, солдатики топчутся, группа бритых товарищей в углу. На двери наклеена афишка. Завтра в клубе лекция о вреде алкоголя.
Соскучились по семидесятым? Добро пожаловать в горкомовские гостиницы. Словно двадцать лет назад, на каждом этаже дежурная. В белом халате, точно медсестра. Попросишь принести чашку кофе, включит кипятильник, нагреет воду в пол-литровой баночке из-под кабачковой икры, в граненый стаканчик насыплет растворимого кофе и принесет со всем уважением в номер. А принимая номер, проверит, не украдены ли вафельные полотенца. В буфете в Нижнем Новгороде красовалось пожелтевшее объявление о приеме стеклотары. Бутылка из-под кефира – десять копеек, из-под лимонада – двенадцать копеек. Были бы у меня с собой эти бутылки, ни за что бы не отважилась попытаться сдать. А вдруг примут?
Зато в частных нумерах, буквально бок о бок, на той же центральной площади с позеленевшим вождем, безумствует нэп! Тут тебе бронзовые фонтаны, кровати с балдахинами и с бордельными красными покрывалами. Шик и роскошь. Закажешь завтрак, утром вкатят в номер сервировочный столик, а на нем и яичница, и жареная рыба, и миска черной икры, и кусков десять хлеба, и кофе с пенками. Это вам не Санкт-Петербург, гостиница «Ленинград», где за тридцать евро на белых общепитовских тарелках тебе подадут пять крутых яиц, пять толстых общепитовских котлет, стакан кефира и много-много масла.
В Якутии столбик истории замерз где-то на середине прошлого века. В юртах гранят алмазы, у костров пляшут шаманы. В академическом театре в мою честь был дан концерт. Открылся занавес. На сцене – японский домик с балкончиком, на балкончике местная оперная прима в кимоно ка-а-ак запоет песню на японском языке! Я ощущала себя генеральным секретарем.
Зато в Карелии я, действующий депутат, чувствовала себя контрреволюционером-подпольщиком. С народом встречалась в лесу, по-партизански. Выруливали на полянку. А там уже ждали лесорубы, все краси-и-ивые, все молодые, все здоровенные. У них и жбан с водой, и стаканы помыты, и огурцы нарезаны, и шашлык на костре, и скатерть, и разовые тарелочки. Накормили, напоили, на бревнышках за жизнь потолковали – хоп! – в одну секунду все убрали, дверцами машин хлопнули и в разные стороны разъехались. С глаз долой! Чтобы начальство не засекло встречу с оппозицией. В Карелии мне показали дореволюционные фотографии целых семейных кланов, купеческих и крестьянских. Добротные хозяева земли, которые кормили бы Россию. Всех перестреляли, сослали, развеяли. Наша история трагична и глупа. Мы единственные последовательно уничтожали все, что могло сделать страну великой. У нас очень любят цитировать пушкинскую формулу о русском бунте, бессмысленном и беспощадном. Да, он такой. Но это только вторая половина правды. Первая половина заключается в том, что точно так же бессмысленна и беспощадна власть. С той разницей, что бунтуют, лишь когда припекает, когда уже невмоготу. А правят всегда.
