– Расступись! – крикнул сидевший впереди возница.
Люди, собравшиеся перед воротами, быстро очистили вождю дорогу, и тот в сопровождении нескольких воев на оленях вылетел на запорошенную площадь. Слабый ветерок катал по притоптанному снегу пепельные хлопья. Над прогоревшим костром возвышался неровный вспученный бугор, похожий на остатки спалённой избы. По насаженным на шесты головам русского воеводы и шамана бродили вороны, клевали в растрёпанных чёрных волосах. Возле бронзоволицего идола Нум-Торума, перевесившись через путы, корячился обугленный труп Якова Прокшинича. Перед ним зиял чернотой неровный круг золы. Рядом, опершись на копьё, скучал вой, следивший за тем, чтобы югорцы, жадные до русской крови, не уволокли мёртвого славянина на глумление прежде, чем настанет время его похоронить. Уважение к противнику требовало предать тело земле непоруганным.
Кан мчался по улицам, подавленно озираясь. Двухдневный погром зырян оставил в городе следы не хуже вражеского нашествия. На ветвях священных елей среди густых ветвей и оберегов висели растерзанные трупы пермяков. Некоторые были обнажены, на побелевших от мороза телах зияли ужасные раны. Возле сгоревших домов и поваленных самъяхов собаки дрались за требуху. Повсюду валялись полусгоревшие шкурки пушных зверей, разломанные сундуки с вычурной пермяцкой резьбой, порванное тряпьё с пятнами крови. Содрогнувшись, Унху подумал: «Кулькатли принёс это зло в мой город. И сам погиб от него».
Перед домом пама, как и следовало ожидать, собралась толпа. Люди шумели, спорили, плакали. Едва вождь подъехал к ним, кто-то злобно выкрикнул:
– Видишь, кан, что зыряне-то творят! Нечего было селить их тут.
Унху нахмурился, грозно вопросил:
– Это кто там такой дерзкий? Говоришь, кан – глупец? На моё место заришься?
Народ сразу примолк, робко опуская глаза. Унху сжал зубы и направился к дому.
Дверь была чуть приоткрыта, изнутри доносились охи и плач. Ступив в дом, Унху прищурился от яркого огня, горевшего в чувале, сморщился и, оглядевшись, заметил двух помощников шамана, замерших при его появлении с туесками в руках.
– Где пам? – спросил Унху.
– Во дворе, – ответил один. – Мы вынесли его из дома, господин. Там мороз, и телу будет меньше вреда…
– Как его убили?
– Ударили ножом в спину. А жене исполосовали брюхо.
– Когда это случилось?
– Мы не знаем. Ко мне пришли люди, сказали, что пам не выходит, просили узнать, не случилось ли чего. Кулькатли всегда камлал в это время – на удачу, на здоровое потомство, на хорошую охоту… Я пошёл. Постучал к нему, он не отзывался. Потом открыл дверь. Он лежал возле стола лицом вверх, а глаза были выкачены, и щёки синие, как будто душили его. Сначала я подумал, что его поразила болезнь, хотел помочь, но потом зажёг лучину и увидел… – служка запнулся, голос его дрогнул, – увидел, что он лежит в луже крови. А жена – чуть подалее. Мёртвая. Я хотел приподнять его, но… не смог. На меня напал такой страх, что я тут же выбежал на улицу. Вот и всё. – Служка всхлипнул.
Кан засопел, прошёлся по разгромленной избе. Судя по всему, шаман не дался легко. Пол был усеян обломками глиняных горшочков, раздавленными берестяными коробами, связками сушёных цветов, разбитыми деревянными ларцами. С левой стены обрушились полки, одна из лап священного медведя укатилась в угол, приткнувшись к иттармам предков, котёл опрокинулся и лежал на боку, чернея закопчённым дном. Посреди комнаты темнело пятно впитавшейся крови. Рядом лежали поломанные лосиные рога, сорванные в пылу борьбы с притолоки.
– А где Сорни-Най? – спросил кан.
– Похищена, господин.
Унху в бешенстве сжал кулаки. Кто же мог совершить такое преступление? Только зыряне. Им было за что мстить паму, и они не трепетали перед югорской богиней. Кан медленно вышел из дома, знаком подозвал к себе одного из воев.
– Прочешите весь город и найдите уцелевших зырян. Они украли нашу владычицу.
– Да, господин.
Вой отошёл, отдал распоряжения другим бойцам и вскочил в седло.
– Господин, что прикажешь делать с захваченными зырянами? – спросил он.
– Сначала пытай их, а когда расскажут, куда спрятали похищенное, убей.
– Слушаюсь.
Ратник ускакал. Кан остался в задумчивости возле избы. «Может, они заодно с русичами? – подумал он о грабителях. – Напрасно я не добил новгородцев. Надо было сделать это сразу. А теперь уже поздно. Кто знает, как далеко успели уйти эти подонки? Да и в какую сторону пошли? Ах, что за срам на мою голову! Или это месть богов? Но за что? За то ли, что я отдал богиню русичам? Неужто пам был прав, и Сорни-Най прогневалась на меня?». Полный сомнений, Унху принялся прохаживаться рядом со срубом, думая о дальнейших действиях. Люди шушукались, наблюдая за ним, осуждающе качали головами, досадливо сплёвывали. Им не терпелось ещё раз умыть руки в крови, и они ждали отмашки, чтобы приступить к резне. Но Унху медлил, и это злило собравшихся.
Вдруг из скопления простолюдинов к нему протиснулся запыхавшийся слуга. Поклонившись, зашептал на ухо:
– Господин, русич пропал.
– Какой? – не понял кан.
– Которого ты наградил домом и оленями.
Унху вытаращился на слугу, побледнел. Так вот кто предатель! Он схватил невольника за плечо, сжал пальцы что есть силы, потом оттолкнул от себя и прохрипел с ненавистью:
– Найти мерзавца.
– Слушаюсь, господин.
Слуга исчез в толпе, а кан, сверкнув глазами, рявкнул на людей:
– А ну кыш отсюда! Живо!
Соплеменники недоумённо уставились на него, не понимая причины такого гнева.
– Прочь, я сказал! Пошли прочь!
Люди бросились врассыпную. Кан же, подойдя к нартам, брякнулся на них.
– Домой, – коротко приказал он вознице.
Собаки, подчиняясь голосу погонщика, развернули нарты и припустили по улицам. Над еловым сузёмом начал разливаться дрожащий медовый рассвет. Чёрные кроны дальних берёз и сосен ещё цеплялись за остатки ночной пелены, но сквозь их голые ветви уже просвечивала бледно-жёлтая заря. Звёзды утонули в тумане полупрозрачных облаков, обозначившихся на просветлевшем небе. Обгрызенная пятнистая луна ухватилась за верхушку огромной пихты на крутом косогоре за городом и медленно таяла, не желая скатываться за бурунный окоём.
Кан выехал на площадь, оглядел собравшийся люд, выскочил на снег и в бешенстве заорал:
– Что застыли? Ищите зырян! Не всех ещё настигло наше возмездие.
Люди заволновались, зашумели, послышались радостные вопли, кто-то преданно взвизгнул:
– Мы отыщем их хоть в зубах Куль-отыра!
Другой голос с торжеством провозгласил:
– Говорил я, зыряне виноваты!..
Люди побежали в разные стороны, спеша ещё раз насладиться убийствами. А вождь, прогнав от ворот опостылевшую толпу, вошёл во двор и бросил стражникам:
– Всех новгородских пленников сюда. Свяжите им руки и нещадно бейте.
– Слушаюсь, господин, – откликнулся ратник.
К Унху подбежал слуга, которого он отправлял на поиски Савелия.
– Господин, – сказал он, останавливаясь и тяжело дыша. – Мы нашли русича.
– Так быстро? – удивился кан. – Где он?
– Лежит под стеной. Мёртвый. Кто-то его зарезал, господин.
– А богиня при нём?
– Нет, господин. Но с ним был ещё один человек, скрывшийся в лесу. Мы поняли это по лыжне, уходящей в урман.
– Наверно, это тот, которого я освободил. Хорошо же он отплатил своему благодетелю. – Кан коротко подумал. – Где это место?
– С западной стороны.
– Почему с западной? – удивился Унху.
Он был уверен, что похититель ушёл на юг, ведь именно там находился русский стан.
– Мы не знаем, господин.
– Это какая-то русская хитрость… Должно быть, они хотят запутать нас.
– Прикажешь отправить погоню?
– Нет. Богиня в руках руси. Я знаю это. Похитителю больше некуда деться, кроме стана своих собратьев. Он же не безумец, чтобы в одиночку идти в тайгу.
Кан захохотал, довольный своей догадливостью, и, успокоенный, вернулся в дом. Войдя в сени, он снял перевязь с ножнами, передал её слуге и громко приказал:
– Завтрак мне! И поживее!
Затем прошёл в горницу, опустился на лавку и устремил задумчивый взгляд на противоположную стену. Ему было о чём поразмыслить…
В час, когда божественные лоси вытолкали слабое белое солнце из-за окоёма, кан, прекратив допрос русских пленников, вышел из пытошной во двор и сказал начальнику стражи:
– Собирай воев. Пойдём снова биться с русью.
Тот молча кивнул. За спиной кана слышались стоны и ругань. Палачи не пощадили новгородцев, выворотили им суставы, раздробили кости и прижгли кожу. Но Унху так и не вытянул из них ничего нового. Немного разочарованный, он поглядел на палачей и махнул рукой – мол, достаточно. Те всё поняли. Кан же направился во двор. Он втянул носом морозный воздух, распрямил плечи, высморкался в снег. Грядущая битва придавала ему сил. В сражении перестаёшь ломать голову над сложными вопросами и целиком отдаёшься страсти. Она несёт тебя по течению, как лодку без вёсел, и ты не в силах остановить её, пока река сама не выплюнет тебя на тихое место. Как всякая стихия, битва подчиняется велениям богов, а потому человек может сразу снять с себя всякую ответственность за её исход. Именно этого и хотелось сейчас кану.
