– Гляди не умори его, – предупредил кан слугу, шуровавшего палкой в огне. – Он нужен мне живым.
– Слушаюсь, господин, – поклонился тот.
Почему-то у кана упало настроение. Чего не хватает этому старику? – недовольно подумал он о Кулькатли. Русичи повержены, богиня возвращена в город. Чего же больше?
Он услышал за спиной звук шаманской колотушки и развернул лося.
– Слушайте, жители города! – сипло закричал Кулькатли. – Боги открыли мне ужасную тайну!
Разгорячённые празднеством люди оборачивали к шаману зарумянившиеся лица, свистели и махали руками. Что нового мог поведать им этот человек? Какую правду открыть? Небось, захотел исполнить ещё один обряд, чтобы ублажить бессмертных. Так думали югорцы, не очень вслушиваясь в слова пама. Но служки и вои, стуча палками и копьями по земле, вынудили их притихнуть.
– Тайна в том, – продолжал Кулькатли, – что среди нас затесались изменники. Пока мы сражались с русичами, предатели проникли в наш город, вошли в наши дома, говорили с нашими людьми. Они выглядят безобидно, но на деле это враги пострашнее новгородцев, ибо нападают исподтишка. Их цель – выкрасть золотую богиню. И они сделают это, если мы не защитим её.
– Кто эти злодеи? – послышались выкрики из толпы. – Скажи, и мы растерзаем их.
– Это – зыряне, – ответил пам. – Люди из-за гор. Убейте их, и вы спасёте Сорни-Най.
Раззадоренные пьянящими дымами и убийствами люди плотоядно взревели. Там и сям среди собравшихся началось движение. Задние ряды ещё не взяли в толк, что происходит, а передние уже повалили с площади, извергая воинственные кличи.
– Убить зырян! Выставить их головы на стене! – рычали горожане, устремляясь к своим домам, чтоб растерзать пермяцких невольников.
Площадь начала пустеть. Не только простые жители, но и вои бросились избивать зырян. Унху с какой-то безнадёгой взирал, как его бойцы исчезают в темноте улиц, спеша вкусить крови беззащитных рабов и торговцев. А посреди площади, между шестов с головами русских предводителей, бесновался и кричал Кулькатли, упоённый видом одурманенного народа.
– Убить, убить! – верещал он, корчась от конвульсий. – Вырвать глаза и сердца, выдрать кишки, скормить мозги псам! Чтоб и следа не осталось от проклятого племени! Уничтожить под корень, вырезать всех до единого!..
Он голосил, думая, что исполняет волю богов, но на деле хотел лишь спасти свою шкуру, ибо хорошо помнил, что стрела, поразившая волка, была пущена зырянином. И теперь, призвав истреблять пермяков, он ликовал, уверенный, что избавил себя от преждевременной гибели.
Кан же, с омерзением взглянув на него, удручённо опустил голову и тихим голосом приказал слугам:
– Отвяжите русичей и отведите их обратно в затвор.
Первым освободили от пут сомлевшего боярина. Подхватив его под руки, югорские невольники поволокли Якова к стоявшим невдалеке нартам. Затем отвязали остальных новгородцев. Славяне были измучены голодом, холодом и едким дымом. Кто-то пытался идти сам, но большинство валилось с ног. Слышался резкий кашель, стоны, ругательства. Рядом с каном вдруг вырос Савелий.
– Господин! – испуганно залепетал он. – Неужто ты хочешь отпустить Якова Прокшинича?
Вождь скосил на него небрежный взгляд, выслушал толмача и кивнул.
– Да. Твой народ хорошо заплатит за него.
– Не делай этого, господин! Ведь боярин, вернувшись домой, будет пылать местью и обязательно наберёт новое войско, чтобы покорить Югру. Я знаю его – он не успокоится, пока не добьётся своего. Либо ты убьёшь его сейчас, либо он убьёт тебя потом. Клянусь тебе!
Унху с сомнением поглядел на него, пожевал губами.
– Что-то много советчиков развелось кругом.
Он тронул лося пятками и с показным равнодушием проехал мимо купца. Тот дёрнулся было за ним, но на пути Савелия выросли суровые чудинские ратники.
– Господин, – громко заныл Савелий, отбросив в сторону осторожность, – он убьёт тебя. Убьёт нас всех. Это – жуткий человек, сущий демон. Не отпускай его, умоляю!..
Русичи услышали его вопли. Упырь Дырявый, тоже лежавший на нартах, приподнял голову и прохрипел заиндевевшими губами:
– Ишь ты, душегуб какой! Всё ему мало…
А Савелий, не слыша его, тащился позади лося и повторял:
– Убей Якова, господин! Убей кровопийцу! Не даст он тебе покоя, покуда жив…
Предчувствие того, что боярин спасётся от неминуемой смерти, затопило купца страхом. Его пугало даже не возмездие, а худая слава, которая разнесётся о нём, если Яков вырвется из Югры. Остальных пленников он не боялся – кто поверит чадину, очернившему житого человека? А вот боярское слово имело вес, его непросто было перешибить присягой, пусть и сдобренной серебром и златом. И потому Савелий влёкся за уезжающим каном как попрошайка и умолял, умолял… Наконец, Унху сдался.
– Ладно, – сказал он, поворачивая лося к Савелию. – Будь по-твоему. Но за смерть этого человека твой бог взыщет с тебя.
Он дал знак слугам, и те снова потащили боярина к идолу. Остальные русичи, бывшие рядом, ухватили было Якова за ноги и за шиворот, чтоб не отдать на заклание язычникам, но куда им, голодным и обмороженным, было тягаться с воями кана!
– За всё с тебя бог спросит, Савка! – прокричал кто-то из новгородцев. – Будешь держать ответ перед Святой Софией…
Яков был уже без памяти. Его прислонили к идолу, обвязали толстыми верёвками.
– Жги! – махнул рукой Унху.
Сам он не хотел смотреть на смерть боярина и погнал лося к терему. Вои двинулись за ним, волоча нарты со сваленными на них вповалку русичами. На площади осталось лишь несколько слуг да два бойца, присматривавшие за порядком.
На следующий день, вечером, когда русские пленники, проглотив скудный ужин, помолились на ночь, двери их узилища вдруг раскрылись, и внутрь ступили два югорских ратника. Прищурившись в тёмной затхлой избе, едва освещённой одной-единственной лучиной, они высмотрели в скоплении сидящих на шкурах людей Упыря Дырявого и решительно затопали к нему.
– Вы чего это? – пролепетал тот, сжавшись.
Ратники молча подхватили ушкуйника под локти, рывком поставили его на ноги и повели к выходу.
– Ой, люди христианские, спасите мою душу! – запричитал тот, в отчаянии оглядываясь на собратьев по несчастью.
Но что те могли сделать? Лишь осенить увлекаемого крестным знамением да прошептать тихую молитву во спасение. Двери затвора захлопнулись, снаружи проскрежетал засов.
Ратники посадили ушкуйника на нарты и помчались куда-то по убогим улочкам югорской столицы. Тут и там им попадались сожженные дома, валялось тряпье, полозья скрипели по замёрзшей крови. Кое-где лежали подмороженные полураздетые трупы, под стропилами болтались на сушёных жилах свежеотрубленные головы. Бродили пьянчуги, из открытых окон летел пух и разные обломки, слышались крики боли и смачный гогот. Упырь с удивлением озирался, не узнавая города. Что стряслось? Неужто пришли новые завоеватели, убившие местного князька? Или это югорцы продолжают отмечать победу над русичами?
– Куда едем, братцы? – робко полюбопытствовал он у сопровождающих.
Те смолчали, да он и не ждал ответа. Лицезрея всеобщую сумятицу, Упырь почти уверился, что его везут на очередной дикий обряд, итогом которого, возможно, станет его смерть. А потому принялся втихомолку творить молитву Христу, Богородице и Золотой Бабе, прося их избавить от лютой казни.
Нарты пересекли площадь, немного углубились в одну из улочек и остановились у ничем не примечательного бревенчатого сруба. Ушкуйника столкнули с нарт и повели к низкой дверце. Сруб был полуврыт в землю, а потому прибывшим пришлось нагнуться, чтобы ступить внутрь.
Они оказались в крохотных сенях. Отряхнули снег с черок, сняли шапки. Дверь в горницу открылась, в проходе показалась старая югорка. Один из воев что-то казал ей, она кивнула и ушла обратно. В горнице послышались шаги, затем какое-то шуршание, короткая перебранка, наконец, югорка вернулась и что-то произнесла. Ратники толкнули Упыря вперёд.
Просеменив на подгибающихся ногах в горницу, русич поднял глаза и обомлел. Перед ним на покрытом шкурами топчане, словно царь на престоле, сидел Савелий. Житый человек изменился. Теперь он был облачён в красочное чудинское одеяние с вышивкой, на разноцветном поясе его болтались медные и серебряные обереги, а с левого бока выглядывала рукоятка ножа из белой кости. Волосы были тщательно причёсаны, борода пострижена клинышком, отмытое лицо сияло довольством и надменностью. Взглянув на воев, приведших ушкуйника, Савелий кивнул и чуть пошевелил указательным пальцем правой руки. Ратники утопали на улицу, а старуха-югорка, шаркая, пропала во внутренних покоях дома. Упырь и Савелий остались вдвоём.
Купец некоторое время созерцал пленника, затем произнёс:
– Жить хочешь?
– Хочу, – кивнул ушкуйник, поддерживая худые штаны.
