— Пить не хочу, Николай Палыч, — отказался Измайлов, — в другой раз.
— Договорились. Тогда это от холостячества. Поехали, я тебя с такой мадам познакомлю, сразу жениться можно, — не скудел вариантами Луценко.
Измайлов все-таки улыбнулся:
— Сегодня поздно, завтра с утра.
Они пожали друг другу руки и направились каждый к своей машине. Вдруг Луценко догнал Измайлова и устало, серьезно сказал:
— Я статью читал, Виктор Николаевич, про то, что у людей под всякий юбилей подгадывает переходный возраст со всеми его причиндалами. Тебе ведь недавно сорок пять стукнуло. Терпи, через недельку прыщи повылезают, через две исчезнут, и опять будешь радоваться жизни, причем любой.
— Спасибо, Николай Палыч, правда утешил, — медленно отозвался Измайлов.
Луценко оглядел его с обычной нежностью и удовлетворенно хлопнул по плечу:
— Молодец.
На том и расстались.
Нет, это подполковник Луценко был молодцом: нашел, да, нашел нужное слово. Уже давненько Виктор Николаевич Измайлов не испытывал радости. Удовольствие, облегчение, даже покой ощущал. А радость — нет. Знал: вот это или то — повод для нее, если он появился, надо радоваться. Но как оно делается, как чувствуется, забыл, кажется, напрочь. «Радость — единство долгожданности и неожиданности, выстраданности и незаслуженности неважно чего, — мысленно теоретизировал полковник, запаливая третью сигарету. — Неужели мне больше не суждено улыбаться, открыв утром глаза, но еще не успев начать думать, ни с того ни с сего замурлыкать песенку в ванной и в то же время понимать, что есть, есть с чего…» Телефонный трезвон прервал сокровенные размышления Измайлова, надо полагать, к счастью. Кто знает, до чего может дофилософствоваться полковник, разве что в микроскоп не разглядывающий изнанку нашего не раз перелицованного общества, в первый день первого за пять лет отпуска.
— Утро доброе, Виктор Николаевич. Чем занимаешься? — подверг опасности разрыва барабанные перепонки Измайлова голосище Луценко.
— Прыщи давлю, — хохотнул ошарашенный полковник.
— Виктор Николаевич, как только с последним гадом расправишься, не захочешь ли ненадолго подскочить ко мне? Машину пришлю.
— Николай Палыч, не темни, что стряслось?
Луценко непривычно для себя замялся. Потом нервно сказал:
— Подмога нужна. Сегодня в час ноль восемь ночи на вокзале к дежурному обратился парень лет тридцати интеллигентного вида. Поклялся, что убил человека, мерзавца, чем очень гордится. Сообщил, что наконец-то может спать спокойно и… Это… Словом…
— Сбежал? — не выдержал Измайлов весьма подозрительного косноязычия подполковника.
— Уснул он, — глухо ухнул в трубку Луценко.
— Уснул?
— И до сих пор почивают. — Подполковник явно старался скрыть растерянность. — Парень был абсолютно трезв, вроде не обкурен. Судя по костюму, побывал в воде, и тряпки на нем высохли. Ребята у нас бесцеремонные, сержант пытался будить по-своему. Мертвый бы ожил только для того, чтобы сказать ему на прощанье пару ласковых. А этот чертов душегуб даже не пошевелился. Доктора привезли, тот осмотрел и признал крепко спящим. Уверяет, что еще долго будет дрыхнуть.
— Ты полагаешь, я смогу его растормошить? — растерялся теперь и Измайлов.
— Виктор Николаевич, ты только взгляни на него. Сколько раз ты в задержанных с лету разбирался: этот — убийца, этот — нет. На моей памяти, так тебе ни разу ошибиться и не удалось. С этим делом маеты будет много. Мы все версии, как положено, отработаем, не сомневайся. Но ты уж подключи свою знаменитую интуицию, лично мне свое мнение выскажи, мог он убить или ему почудилось что.
— Ладно, после обеда присылай за мной, может, оклемается к тому времени, — легко согласился Измайлов.
— Спасибо, друг, — возопил Луценко.
«Если бы он ляпнул пошлость вроде того, что не по моей высокой должности просьба, — подумал Измайлов, — я бы послал его подальше. Но «спасибо, друг» дорогого стоит».
Еще не совсем опомнившийся Виктор Николаевич вошел в кухню и понял, что хочет копченых сосисок и кофе с молоком. Разрезая ножом упаковку, он напевал какой-то старый мотив и улыбался. Вспомнил Николай Палыч о его талантах, о безошибочном нюхе на преступника, уважил. Не забыл, что сам всегда быстро и точно шел по следу, а он, Измайлов, забегал на шаг вперед и встречал всяких удальцов лицом к лицу. Действительно предугадывал как-то направление их отчаянных последних рывков. И Луценко, изводивший Измайлова насмешками над «ощучем вместо улик», так искренне превозносил потом до небес этот самый «ощуч», что Виктор Николаевич никогда не держал на него зла. «Ради твоей долгой и доброй памяти, Николай, помогу от души», — пообещал Виктор Николаевич. Он отправил в рот сосиску целиком и только тогда сообразил, что снова радуется. Наконец-то. «Впрочем, если этот соня не в поезде кого-нибудь порешил, Луценко все равно нам его отдаст», — попытался охладить и ввести себя в рабочее состояние Измайлов. Бесполезно. Радость приходит, когда не зовут, и уходит, когда захочет, а не когда гонят.
Подполковнику Луценко совсем не хотелось позориться перед полковником Измайловым, поэтому его ребята еще долго вспоминали это сумасшедшее утро словами: «Работать нужно только так, но так работать невозможно». Глас «дедушкиного шкафа» грохотал без устали. «Да когда же он что-нибудь сотворит и скажет, что «это хорошо», — острила образованная молодежь. «Шеф взбесился?» — недоумевали не самые расторопные. Однако вскоре и они заразились лихорадкой азарта от неуемного Луценко. Никто не понимал, что происходит с суровым подполковником, включая его самого. А он просто играл в свою и Измайлова молодость. И еще не догадывался, что только после такой игры к мужчинам приходит зрелость.
В час дня он послал за Измайловым машину. Друзья расположились в кабинете Луценко. Подполковник выложил на стол приличный кожаный бумажник, явно купавшийся вместе с владельцем, и буркнул:
— Мы предположили, что это собственность парня, а не убитого, если таковой существует, разумеется.
В бумажнике оказалось немало денег и визитные карточки, представлявшие Волкова Олега Игоревича.
— Николай Палыч, я уверен, что ты сделал все возможное, — подбодрил подполковника Измайлов, чувствуя его скованность.
Луценко благодарно усмехнулся. Подумал неторопливо, наслаждаясь мыслью: «Понял он, понял, как раньше, без слов». И уже уверенно и веско продолжил:
— Спящий тип и есть Волков Олег Игоревич. Профессия у него экзотическая — мужской портной. Два года назад ушел из ателье высшего разряда и открыл собственное дело. Парень, видно, умный и ушлый. В своем подъезде на первом этаже нашел одинокую старуху с трехкомнатной квартирой, поставил пару швейных и вязальную машины, подрядил несколько безработных швей. В общем, одевает мужиков с ног до головы. Не только плащ, куртку, костюм и рубашки к нему сошьет, но и жилет подходящий свяжет, и джемпер. Подберет носки, галстуки, обувь… Стиль создает клиентам. И они это ценят, приятелям рекомендуют, платят, не скупясь. Словом, рождественская сказка про капитализм и начинающего отечественного Версаче.
Луценко хитренько прищурился на Измайлова:
— Ты — модник, ты в этом толк знаешь.
— Точно, — рассмеялся Виктор Николаевич, — уважаю индпошив.
И как-то оба разом вдруг почувствовали, что ради таких вот отступлений от Волкова Олега Игоревича и собрались, в сущности. Сколько же лет прошло с тех пор, когда два начинающих сыщика коротали свободный вечер в кино? Героиня французского фильма прикладывала и прикладывала к животу одевшегося для выхода в свет героя галстуки, а Луценко становилось все скучнее и муторней.
— Боже ж ты мой, — гаркнул он, наконец, — хватит дурью маяться, нацепи на него любой, они все красивые, все импортные.
Хохот не ведающей мук франтовства публики поддержал страстное выступление Луценко. А по дороге в общежитие Николай Павлович впервые услышал от Измайлова о сочетании цветов, фасонах и многом другом. Он постанывал от изумления, но остался непреклонен — мужику это ни к чему. Сколько лет… Ладно, пусть годы считают неудачники. У Измайлова и Луценко были заботы поважнее.
В пятницу Волков снял мерку с последнего заказчика около полудня, дал руководящие указания работницам, доходчиво разъяснил старухе разницу между лоскутками, которые ей дозволялось брать, и материалом, который она взять норовила, попрощался до субботы и поднялся к себе на четвертый этаж. Уязвленная старуха предпочла уборке чаепитие у окна и видела, как он, «нарядный и веселый», в шесть вечера вышел из подъезда.
Люди Луценко воистину потрудились. И добились потрясающего результата, выяснив, что Олег Игоревич Волков — хороший человек. Врагами бог его обделил, а вот друзьями не обидел. Пьяным парня никто не помнил, скандалящим даже представить себе не мог, жадным не считал, в пристрастии к наркотикам не подозревал, в предательстве и воровстве не обвинял. Нормальный, башковитый и весьма удачливый человек с отличными перспективами. И этот-то пример для подражания явился ночью с повинной и уснул в присутствии милиционера. Более того, продолжает сладко спать.
