Из радиотелефона:
– Я «Мурманск»! Всем судам! Ложиться в дрейф! Ухожу на разведку корпусом!
– А все-таки сволочи! – говорю я, глядя на испохабленные льды.
– Не берите в голову, Виктор Викторович. Во все дырки лезете. Так вас скоро кондрат хватит, а мне с вашим трупом возиться. Жаль, что мы сами не откатали, – ночи-то уже достаточно темные. Забыл сказать Цыгану.
Нет, никакие пропаганды и агитации за охрану окружающей среды на русского человека, когда до дела дойдет, не действуют. Тут как раз такой случай, когда денно и нощно надо петровскую власть употреблять. Никакой власти над В. В. у меня нет. Потому я заявил, что есть хочу.
– Так в чем же дело? – воззрился на меня В. В. – Станьте-ка сами на руль! Матвеев, иди вниз, подними помпохоза, пусть выдаст колбасы!
Было около двух ночи. Помпохоз мирно спал. И моя интеллигентная составляющая дала слабину.
– Зачем? Что вы?! Человек отдыхает! – запричитал тот раб, который во мне сидит и вечно боится дворников и швейцаров.
– Не берите в голову и станьте на руль! – приказал В. В. – Матвеев! Скажи помпохозу, что капитаны есть хотят! Живо! И хорошей жратвы!
– Да зря вы… – уже по инерции пробормотал я, принимая курс у рулевого и сосредоточиваясь на компасной картушке. Когда много лет не стоял на руле, тут тебе уже не до интеллигентных разговоров, тут держи ушки на макушке.
– Митрофан Митрофанович! Сбавляйте, наконец, ход! Чего это вы так расхрабрились? Сами не можете догадаться! Мы же все-таки бутылки везем, а не бульдозеры!
– То «идите смелее», «мы не яйца везем», то «ход сбавляйте», – бормочет Митрофан.
Не рекомендуется искать в приказах капитана логичности.
В абсолютно одинаковой – как теперь говорят, адекватной – ситуации капитан, возникнув на мостике, может заорать: «Мы же в тумане идем, черт вас подери! Держать дистанцию не больше двух кабельтовых!» Или: «Мы же в тумане идем, черт вас раздери! Держать дистанцию не меньше пяти кабельтовых!» Еще раз подчеркиваю: и плотность тумана, и скорость, и ордер, и время суток будут при этом абсолютно одинаковыми, но капитан еще присовокупит к своим противоречивым приказам ядовито-угрожающе: «Сколько раз я вам об этом твердил, штурман?!» И нет тут никакого самодурства. Все правильно. Просто капитан в сей миг так ЧУВСТВУЕТ, вот и орет, а не будет орать, застесняется своей противоречивости, алогичности – так он сам дурак, слабак и кончит рано-поздно плохо.
– Руль прямо, Виктор Викторович! Просто-напросто прямо! Приехали мы уже – уже в полынье! А то вы так сосредоточились на картушке, будто мы в иголочное ушко пролезать собираемся! Стоп машина! Митрофан Митрофанович, позвоните механикам – пятиминутная готовность. Полынья большая, ветерок средненький, ледокол часа четыре какой-нибудь котлочисткой заниматься будет – чует мое сердце. Итак, география кончилась. Ба, Нина Михайловна, доброй ночи! Чего это вы решили нас навестить?
– Так помпохоз меня поднял, сказал, вы кушать хотите.
– Правильно сказал. Накройте-ка нам в моей каюте на четыре персоны. И колбаски не жалейте, и каждому по глазунье. И Гангстера поднимите – он завсегда есть хочет. А спать новорожденным необязательно. Старпому сегодня сорок исполнилось. Митрофан Митрофанович, местечко сделайте, пожалуйста. Радар чего-нибудь цепляет?
Ветерок сдернул туман, открылась черная вода полыньи, силуэты судов и довольно близкий берег Таймыра.
Пейзаж был так уныл, что напоминал тусклые от горя волосы вдов. Сквозь фиолетовую сумеречность летел редкий снег, мокрый, крупными снежинками. Где-то я читал, что в народе при такой погоде говорят: «Сын за отцом приходит». Чем-то жутким веет от таких слов. К умершему отцу, что ли, сын приходит? Неясно, но нечто очень точное – как всегда в народном.
– Мыс Могильный цепляет, – доложил Митрофан от радара.
Из радиотелефона неожиданно и явственно – звонкий женский голос: «Челюскин-радио, я Челюскин-радио! „Наварин“! Они выехали на машине к берегу! Следите за ними на берегу! Я на средние волны побежала!»
– Самый любимый глагол у женщин «бежать». Заметили? – раздается красивый баритон Октавиана Эдуардовича, который тоже появился в рубке. – Редко какая скажет: «Я пошла». Обязательно: «Ну, я побежала!» За хлебом, на сцену – куда угодно, но «побежала». Что-то в таком есть бодренькое, молодое, порывистое, далекое от гинекологии. Нина Михайловна, вы со мной согласны?
– Согласная, согласная!
– А чего это вы еще здесь торчите? – цыкнул Василий Васильевич на буфетчицу. – Старпому сорок лет исполнилось, а она здесь торчит! Ну, Виктор Викторович, вы все про здешнюю историю знаете. Кто на этом мрачном мысе похоронен?
– Приятно отметить интерес к северной старине, – сказал я. – А похоронен здесь тот лейтенант Жохов, вокруг которого сейчас «Сибирь» крутится. Возьмите-ка лоцию. Эй-би, там о нем есть.
Лоцию изучили, но ничего там ни о лейтенанте, ни о кочегаре Ладоничеве, которые «омрачили своей смертью» зимовку, как пишет Визе, не было. Зимовали здесь «Таймыр» и «Вайгач» шестьдесят четыре навигации назад – экспедиция Вилькицкого.
Под глыбой льда холодного Таймыра,Где лаем сумрачным испуганный песецОдин лишь говорит о тусклой жизни мира,Найдет покой измученный певец.Не кинет золотом луч утренней АврорыНа лиру чуткую забытого певца —Могила глубока, как бездна Тускароры,Как милой женщины любимые глаза.Когда б он мог на них молиться снова,Глядеть на них хотя б издалека,Сама бы смерть была не так сурова,И не казалась бы могила глубока.
Эту стихотворную эпитафию сочинил себе перед смертью утром 28 февраля 1915 года лейтенант, командир роты на ледокольном пароходе «Вайгач» Алексей Николаевич Жохов.
Двадцать седьмого августа 1914 года лейтенант первым усмотрел неизвестный остров в архипелаге Де-Лонга, на который через полвека занесло меня, мы вытаскивали там из ледяной каши ящики с печным кирпичом и мешки с мукой при разгрузке ледокольного парохода «Леваневский». На этом островке мы грелись у костра вместе со сворой чумазых собак и двумя белыми медвежонками.
Лейтенанту везло на открытия, но не везло на людей. Борис Вилькицкий не любил лейтенанта за излишне прямой и несдержанный характер. Открытый им остров начальник экспедиции назвал именем командира «Вайгача» Новопашенного. В январе 1926 года решением ВЦИКа остров был переименован в остров Жохова.
Лейтенанту не везло не только с начальством. Его подвел друг по Морскому корпусу лейтенант Транзе, ему не поверил корабельный врач Арнгольд, его не понял родной дядя, запретив жениться на своей дочери Нине Жоховой. Лейтенант Жохов не вынес длинной полярной ночи, зимовки, не мог есть консервы и, по официальным данным, умер от нефрита, омрачив этим зимовку. Кочегар Ладоничев умер от аппендицита.
Жохов родился 25 февраля 1885 года.
Женщина, которую он так любил, которой посвятил предсмертные стихи, осталась верна его памяти, ушла сестрой милосердия на фронт в 1916 году – как только узнала о его гибели.
Нина Жохова пережила блокаду, до конца своих дней работала в ленинградской больнице имени Куйбышева и умерла в 1959 году.
– То есть вы, Василий Васильевич, наверняка не один раз ездили с ней в трамвае или троллейбусе, – так для пущего эффекта закончил я экскурс в прошлое.
– Да. Грустная история, – сказал В. В. со своим грустным вздохом. И вдруг рассказал, что терпеть не может, когда жена срывается и кричит ему при разговоре по радиотелефону: «Будь ты проклят!» В. В. сказал, что целую неделю потом чувствует на себе это проклятие, оно прямо-таки как какое-то огромное родимое пятно, а корень вообще-то в том, что жена, сорвавшись со своего спокойного тона на проклятие, сама потом долго мучается, ну а он мучается из-за того, что она мучается.
