В этот момент меня окатило волной отвращения и тут же пришло осознание — я могу шевелиться! Значит, я могу идти, а вернее, уйти куда-нибудь подальше от водоема, наводящего чувство липкого, брезгливого страха.
Вот только куда мне идти?
Я развернулась, с каждым движением все лучше и лучше ощущая собственное тело. И поняла, что бассейн с чудовищами — еще не самое страшное, на что можно натолкнуться.
На пригорке, представляющем собой кучку обглоданных костей и черепов, часть из которых периодически осыпалась и скатывалась вниз, сидели три женщины. Все они были одинаково ужасны и внушали что-то, близкое к едва сдерживаемой панике.
Та, что сидела справа была очень высока и худа. Костлявые, длинные и почерневшие, словно обугленные в огне руки торчали из-под платья, которое и платьем-то трудно было назвать. Скорее это были полуистлевшие лохмотья, предположительно пролежавшие в могиле вместе с покойником не один десяток лет. Редкие серые, как пепел волосы торчали в разные стороны, словно наэлектризованные. В руках женщина держала золотую тарелку, по которой… катались два человеческих глазных яблока.
Как будто бы в ответ на мой интерес, женщина подняла взгляд и стало очевидно, что собственных глаз у неё нет. Вместо них зияли пустотой две черные дыры с обугленными черными ошметками.
Рядом с первой сидела вторая, такая же очень худая, буквально иссохшая, с тонкой, сильно шелушащейся кожей и абсолютно лысым, выставленным на всеобщее обозрение непропорциональным черепом. Его дополняли неестественно выпуклый лоб, широко разведенные по разные стороны лица и выпученные, как у лягушки глаза, но больше всего впечатлял рот. Он был скован толстыми железными скобами, пробившими такие большие дырки вокруг губ, что их можно было рассмотреть издалека.
Одежда второй женщины отличалась от одежды первой, но ненамного. Повязанная на манер тоги и больше похожая на половую тряпку ткань была вся усеяна бурыми пятнами, уже взявшимися коркой. Подол был подран и из него торчали нитки. Время от времени наклоняясь, женщина вынимала из подола нитку и вставляла в длинную ржавую иглу, которую держала в руках и которой нанизывала что-то мягкое, округлое, шевелящееся… что-то, что она вынимала из глиняного горшка подле себя. Что-то, что было… языками! Она нанизывала, собирая на нитку, человеческие языки, создавая из них жуткое подобие ожерелья!
Я зашлась в судорожном кашле, в попытке удержать свой желудок, который вдруг возомнил себя валькирией и решил полетать, и поспешила перевести взгляд, надеясь, что когда-нибудь смогу жить с осознанием того, что кто-то где-то делает из шевелящихся языков украшения.
Третья в ряду больше всех походила на живого человека. Она не была ни серой, ни почерневшей. Две толстые черные косы обрамляли лицо и спускались на грудь, покачиваясь в воздухе и касаясь босых пят. Она держала на коленях небольшой холст, склонившись над которым выводила что-то пальцами. Лица её не было видно, как и того, что именно она рисовала, если вообще рисовала, конечно. Но вот, она довела пальцем какую-то линию, проходящую через все полотно, и подняла голову.
Кажется, я заорала.
Лицо её, обычное человеческое лицо, пересекала, деля наискосок и ровно пополам, глубокая борозда, словно кто-то воткнул в неё топор, прорубив основание. А после оставил истекать кровью из раны, которая почему-то не заживала, а с каждой минутой сочась сукровицей все обильнее.
Но это было еще не все.
Девушка обычным женским жестом откинула рукой косы за плечо и стало очевидно, что в ухо её воткнут железный прут, пробивающий череп с одной стороны и выходящий с другой, из другого уха.
Заметив моё внимание, она скромно улыбнулась, приводя в движение обезображенное лицо, тут же ставшее похожим на жуткую карнавальную маску, подняла пальцы к лицу, прикоснулась, собирая сочащуюся из раны кровь и перенесла её на холст, продолжив рисовать.
— О, боги! — схватилась я за сердце, восклицая в вслух.
И едва только слова сорвались с языка, как мир, в котором я находилась, тут же замер, как если бы незримый режиссер этой ужасающей до дрожи в коленках постановки прокричал «Стоп!», актеры вышли из своих образов и зло уставились на того, кто запорол всю сцену.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
На меня.
Я всем организмом ощутила, как в одночасье привлекла к себе внимание и прекрасных дев из водоема, и оседлавших монстров мужчин, и троицы, устроившейся на холме из человеческих останков. Все разом она оставили свои увлекательные занятия и устремили свои взоры в мою сторону. Взоры не мигающие, безрадостные, ненавидящие, словно в одну секунду местные обитатели вдруг осознали, что они здесь не одни, что есть еще кто-то. Чужой, не званный, лишний, заявившийся без приглашения. А в том, что меня сюда не звали и мне здесь были не рады, сомневаться не приходилось. Я ощущала это так же естественно, как ощущала запахи, как если бы вдруг ненависть обрела свой собственный аромат. Помимо ненависти было еще что-то…. Зависть. Злость. Они, местные, разозлились и отчетливо возжелали попробовать на вкус мою кровь. А возможно — не только кровь, но и плоть.
Однако не успела я произнести и слова, а сказать хотелось многое, в основном, забористо материться, хоть я и не была уверена, что мои старания оценят по достоинству и поймут, как на лицо легла чужая рука, затыкая мне рот и одновременно перекрывая доступ кислорода к носу.
Я тут же неистово завертелась на месте, пытаясь сбросить с себя чужие, властные и сильные пальцы, но меня стиснули еще сильнее. К первой руке присоединилась вторая, не менее крепкая, перехватившая меня поперек груди, обездвиживая и окончательно ограничивая пространство для маневров.
А у меня начало мутнеть сознание от недостатка воздуха. Пару раз я как-то непроизвольно судорожно дернулась, словно рыба, выброшенная на берег и всеми своими инстинктами стремящаяся вернуться обратно в океан, и начала заваливаться набок, теряя сознания.
Но доделать начатое мне не позволили. Грубо вернули обратно в вертикальное положение и пару раз встряхнули, словно мешок с картошкой. Я тут же пришла в себя, почувствовав, что могу дышать свободно. Схватившись за горло, сделала пару надсадных вздохов и только в этот момент ощутила чужое близкое присутствие.
Слишком близкое.
Взгляд уткнулся в подошву грубых черных мужских сапог. Скользнул выше, оценил широко расставленные сильные ноги с рельефными, просматривающимися даже через грубую ткань плотно облегающих штанов, мышцами. Замедлился, наткнувшись на обнаженную кожу живота, прошелся по груди, вдоль расправленных немалых плеч, по красивым выступающим вперед ключицам и…
Я шарахнулась бы в ужасе в сторону, не удержи он меня на месте, и заорала бы, на закрой он вновь мне рот широкой ладонью, которая практически полностью обхватывала лицо.
Уже очевидно было, что передо мной находится мужчина — крепкий, сильный, обнаженный по пояс и с фигурой, выше всяких похвал. Очевидно, не выносящий женских воплей, а потому всячески им препятствующий. И у которого вместо человеческого лица имелась змеиная голова, растущая прямо из прекрасных мужских плеч.
В первые несколько секунд, в виду того, что орать меня лишили возможности, я просто бестолково пялилась на существо и моргала, стараясь справиться с паникой и ужасом. А потом во мне заговорила та часть меня, которая отвечала за здравый смысл, прагматичность и холодный расчет. В последнее время она стала редкой гостьей, но сейчас вновь вернулась ко мне.
И я начала оценивать то, что видела. А существо не мешало, словно понимая, что мне необходима была пара минут тайм-аута.
Итак, если человеческое тело существа было привлекательным с точки зрения мужской красоты, то змеиная голова могла считаться красивой с точки зрения красоты змеиной.
Голову покрывали крупные, ровные чешуйки, переливавшиеся всеми оттенками зеленого и чуть-чуть поблескивавшие, но непонятно отчего, ведь источника света там, где мы находились не было вовсе. Нас окружала тьма — густая, плотная, практически осязаемая, но я каким-то невероятным образом все видела.
