— Черный дрозд, лети... на свет темной черной ночи. — Слезы текли по лицу Ханны. Она пропела последнюю строчку. — Всю свою жизнь ты только и ждал этого момента.
Майло подошел к ней. Без колебаний, без неловкости, неудобства или нервозности, а решительно. Широко раскинув руки, он бросился к матери.
Ханна обхватила его руками и притянула к себе, зарывшись лицом в его темные кудри. Они крепко держали друг друга, словно не хотели отпускать.
Грудь Квинн наполнилась теплом. Ее глаза повлажнели. Ей хотелось плакать и смеяться одновременно.
Она знала, как много это значит для Майло. Она понимала, как сильно Ханна нуждается в этом.
Квинн не могла представить, через что Ханна прошла, чтобы попасть сюда, какие битвы она вела и выиграла, чтобы вернуться к своей семье.
Какой это дар: потерять что-то ценное, и после того, как все надежды угасли, обрести снова.
Квинн знала, что такое боль. Она знала о потере. У нее за плечами свои горести и кошмары, своя потерянная мать, которая никогда не вернется.
Она никогда бы не отказала им в счастье. Их счастье стало ее собственным.
Она любила Майло. Ей нравилась Ханна, всегда нравилась. И хорошо, что она теперь здесь. Даже больше, чем хорошо — это правильно.
Квинн посмотрела на Лиама. Его взгляд не отрывался от Ханны, глаза потемнели, на лице застыла тень эмоций. Кем бы ни был этот человек, любому в комнате сразу бросалось в глаза, что Ханна для него много значит.
В дверном проеме между кухней и гостиной бабушка, опираясь на трость, наблюдала за ними. Квинн не могла быть уверена, но казалось, что в глазах бабули тоже блестят слезы.
— Проходите, друзья, — сказала она, ее голос переполняли эмоции. — Ужин готов.
Глава 40
Ноа
День тридцать первый
Ноа замешкался на пороге дома Молли и Квинн. Он открыл входную дверь, но обнаружил странное нежелание входить внутрь.
— Ты выпускаешь все тепло! — Молли крикнула из кухни. — Или заходи, или проваливай!
Смех эхом доносился из кухни. Голос Майло, высокий и яркий. И голос Ханны, чистый и сладкий, как звон церковных колоколов.
Ноа улыбнулся. Он стряхнул снег со своей куртки. Закрыл за собой дверь, снял ботинки, сунул перчатки в карманы и прошел через маленькую гостиную на кухню.
В дровяной печи весело мерцал огонь. Его встретила волна тепла. Восхитительный аромат корицы и печеного теста наполнил его ноздри.
Кухня излучала мир и радость. Все были вместе, счастливы.
Старый дом Молли намного меньше, чем его новый коттедж в «Винтер Хейвене». Тесный, немного потрепанный и простой. Но почему-то это никак не ощущалось.
У Ноа сжалась грудь, его кольнуло чувство зависти. Здесь было тепло и уютно. Легко забыть о хаосе и анархии, бушевавших за этими стенами.
Последние несколько дней выдались тяжелыми. В его голове накопилось столько забот: жадность ополченцев, разрушающееся состояние города, растущая напряженность между Джулианом и Бишопом. Смерть Гэвина Пайка и то, как Розамонд Синклер могла или не могла разобраться в ситуации. До сих пор Ноа избегал ее, боясь, что она увидит правду, написанную на его лице.
Затем появились обескураживающие сообщения о жестоких нападениях на города региона. Лишь вопрос времени, когда Фолл-Крик тоже станет мишенью.
Как они смогут противостоять нападению чужаков, если сами слишком заняты тем, что враждуют друг с другом?
Фолл-Крик превратился в пороховую бочку, которая вот-вот взорвется. Еще одна вспышка, подобная нападению на «Винтер Хейвен», и ополченцы могут убить еще больше граждан. Ополченцы вели себя нервно и напряженно. Горожане стали непокорными, обиженными и злыми.
Жители могли ненавидеть его за это, но Ноа делал все возможное, чтобы успокоить всех и сохранить стабильность. Он решился на трудный выбор, чтобы люди, о которых он заботился, могли иметь это. Еду и тепло. Приют. Помощь и поддержку.
Жаль, что большинство из них не ценили этого.
Ноа попытался выкинуть все это из головы. По крайней мере, сегодня вечером он мог побыть со своими друзьями и семьей.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Его сын. Его жена.
— Ты голоден? — Молли стояла у кухонного стола, повсюду рассыпалась мука, когда она замешивала тесто. — Я испекла свой знаменитый хлеб с корицей.
Она оглянулась на него. Мука размазалась по ее круглым морщинистым щекам. Ее голубые глаза искрились.
— Твой сын намазал его арахисовым маслом, что можно расценивать как святотатство в нашем доме. Ему повезло, что он симпатичный, поэтому я его простила. — Она подмигнула Майло. — На этот раз.
— Он не от меня узнал про арахисовое масло, — ответил Ноа, заставляя свой голос звучать ровно.
— Это пришло из моей семьи, — объяснила Ханна. — Мой брат, Оливер. Он мазал арахисовым маслом все, что мог.
Диван все еще стоял на кухне, прислоненный к окну, рядом с ним стоял круглый стол. Лиам сидел за столом напротив Майло, между ними лежала шахматная доска. Квинн прижалась к Ханне на диване. Она качала ребенка на руках, пока Ханна смотрела.
Квинн криво усмехнулась, ее пирсинг сверкнул в свете камина.
— Привет, полицейский Ноа. Я усыпила Шарлотту. Оказывается, я не так уж плох в этих детских делах.
— Определенно лучше, чем я, — сказал он с досадой. Ноа хотел пошутить, но вышло иначе.
Огромный пес Ханны, Призрак, лежал, раскинувшись, на ковре перед дровяной печью, его лапы торчали прямо посреди комнаты, длинный плюмажевый хвост ритмично бился.
Один свернулся калачиком между лапами Призрака под его мордой. Тор, пушистый рыжий кот, вечно просящий ласки, сидел на собачьем загривке, вылизывая лапы. Локи присел позади него, его желтые глаза были устремлены на хвост Призрака, кошачья задница извивалась в воздухе, готовясь к нападению.
Призрак полностью игнорировал выходки кошек. Он не зарычал, но повернул голову, прижал уши и насторожился. При этом он не сводил глаз с Ноа.
Ноа остановился в арке между гостиной и кухней, снова замешкавшись. Пес заставлял его нервничать.
— Он друг, — сказала Ханна Призраку. — Не рычи на него.
Уши Призрака наклонились в ее сторону. Он низко жалобно заскулил, словно выражая свое несогласие.
— Не думаю, что я ему нравлюсь. — Ноа ждал, что Ханна заверит его в обратном, но она этого не сделала.
Он взглянул на Майло. Лодыжки его сына обхватывали ножки стула менее чем в футе от мощных челюстей собаки. Ноа представил, как эти зубы могут прокусить ногу или руку.
Он прочистил горло.
— Он опасен?
— Не для всех, — ответила Ханна.
— Не вызывай у него желания укусить тебя, — хрипло сказал Лиам. — В этом весь фокус.
Ханна улыбнулась Лиаму.
— Разве? Ты уверен? Я припоминаю, что пару раз он чуть не отхватил от тебя кусок.
Суровое лицо Лиама скривилось. Его губы подергивались.
— Я вообще этого не помню. Должно быть, тебе это привиделось.
Ханна снова засмеялась. Высоко, сладко и музыкально.
Ноа напрягся. Этот звук наполнил его радостью и болью в равной степени. Как он любил ее смех. Как он скучал по нему, когда она пропала.
Он думал, что никогда больше не услышит ее смех. И вот она смеется здесь. Чудо.
Но смеялась она не с ним.
Ханна перевела взгляд на Ноа. Ее изумрудно-зеленые глаза сияли весельем. Прекрасное, нежное лицо, отпечатавшееся в его памяти — прямо здесь, живое, в десяти футах от него.
Между ними мог быть и океан.
— Все будет хорошо, Ноа, — сказала она, смеясь. — Все хорошо. Я обещаю.
Майло похлопал по пустому стулу рядом с собой.
— Садись с нами, папа. Лиам учит меня играть в шахматы. Это очень весело! Я расправился с его ладьей своим конем. Это крутой конь.
Ноа хотел сесть рядом со своей женой, но это место уже оказалось занято.
Лиам сидел на дальнем конце стола, его стул стоял рядом с краем дивана, вполоборота, так что его спина прижималась к стене, лицом к комнате. AR-15 прислонен к столу в пределах его досягаемости.
