– Такому человеку жить бы да жить, – железным голосом говорил я. – Но он умер. А вы здесь, сытые, не имеющие нужды, из людей кровь пьёте. Так что перемен в моём решении не будет. Даю вам один день, приведите в порядок дела. А послезавтра я приду в твой трактир и прослежу, чтобы вы были взяты в команду. Хлебнёте морской жизни – вернётесь к семьям. Если, конечно, не хлебнёте прежде воды со дна океана.
Приобретение слуг
На двух каретах выехав из города, мы обогнали медленно ползущий воз, составленный из трёх телег, который влекли три впряжённые цугом лошади. На возу лежало всего лишь одно бревно: ствол исполинского кедра. Один из возниц, сияя счастливым лицом, привстал и крикнул:
– Скажи, друг, в сторону замка «Шервуд» мы правильно едем?
Готлиб с кучерской скамьи подтвердил:
– Точно по этой дороге. Через два часа будете.
И сам спросил:
– А ты, друг, отчего довольный такой?
– О! – восторженно крикнул он. – Эти русские купцы здорово платят!
«Не пять, – подумал я, – десять бочонков специй подарю Ярославу».
Да, воз мы обогнали, но поплелись так же медленно, как и три портовых лошадки: на ухабах покачивался привязанный к крыше и угрожающе раскачивал купленную матросами карету огромный котёл-ванна. Те же два часа мы добирались до замка и приехали перед самыми сумерками.
Эвелин и Власта поднялись в карету к семье Себастьяна. Я отвёл четверых новых работников форта «Шервуд» к Носатому, чтобы он накормил их и устроил на отдых. Сам влез на кучерское место в большой карете, Готлиб взялся править роскошным аристократическим экипажем, и мы двинулись к ферме.
Во дворе фермы уже не было ни одной коровы. У дверей в дом стоял Себастьян с бледным от волненья лицом. Сверху, с кучерского места я ему указал и крикнул «там!», и он побежал к сверкающему в лучах заходящего солнца роскошному экипажу – неуклюжей, нетренированной побежкой. Нелепый бегун, ходульно переставляя ноги, отчаянно спешил, и лицо его мучительно раскраснелось.
Готлиб остановил мышастых коней. Себастьян подбежал, с усилием выпрямил костистое, длинное, согнутое от долговременного сидения под коровами тело. Медленно раскрылась дверца, и сейчас же раздался отчаянно-радостный детский визг, и тут же громко заплакала женщина.
Я и Готлиб взялись перетаскивать покупки из кареты в коридор. Сунулся было к нам и Себастьян, но я махнул ему – «Иди размещай семью!» И быстро перенесли две тяжёлые бочки с овсом; двенадцать бочонков с мукой, маслом, крупами, овощами; шесть корзин, наполненных ничем не прикрытыми бутылками с вином и разнообразными фруктами; восемь ящиков с окороками, сухарями, колбасами, копчёной рыбой, сахаром, солью; и один ободранный, старый, в поржавевшей оковке сундук.
– Сундук-то зачем? – тяжело дыша, спросил Готлиб.
Вместо ответа я вынул запорный деревянный шип, поднял крышку и вместе мы заглянули внутрь. Большой кусок белой ткани. Отвернув его, увидели солидный набор фарфоровой, весьма недешёвой посуды. И, не сговариваясь, взялись снова за ручки и внесли сундук в апартамент управляющего.
Здесь горели десятка два свечей, и Эвелин ещё зажигала и ставила на подоконниках и на столе.
– Вот это правильно! – громко сказал я. – Праздник должен быть ярким!
И лёгким поклоном и жестом руки пригласил Симонию распорядиться содержимым старого сундука.
В плите плясал гулкий огонь. Эвелин, Власта и жена Себастьяна готовили ужин. Симония, принимая каждый предмет обеими руками, брала у присевшего перед сундуком Готлиба фарфоровые приборы и выставляла их на столе. Дети радостно растягивали привезённые дамами подарки – чудесные мягкие покрывала из крашеной шерсти: жёлтое с зелёным травяным узором, очень большое, для спальни; два розовых – для детей; и небесно-голубое, для девушки. «Эвелин! – мысленно сказал я. – Какая ты умница!»
Спросил у Себастьяна:
– Ты где воду держишь?
– Если для кухни, – взволнованно потирая руки, сказал он, – ношу из реки. Поить телят и коров – вдоль крыши стоят бочки с дождевой водой.
Понимающе кивнув, я вышел, и со мной вышел Готлиб. С большим трудом, взобравшись на крышу кареты и медленно стравливая верёвки, мы опустили на землю котёл. Тут же у входа в дом установили его на ножки и наполнили водой из бочек. Потом торопливо – уже ощутимо катились сумерки – нахватали старых досок и прочего деревянного хлама и разложили под котлом огонь. Вышла Симония и с сильным почему-то смущением дрожащим голоском пригласила нас к столу.
Стол, за которым днём Себастьян писал бумаги, – голый, с трещинами, серый стол теперь был совершенно закрыт блюдами, бутылками с вином, свечами, посудой. Все уже разместились на лавках. Мне было оставлено место во главе стола, у стены, где стоял старинный резной стул. Но я вытянул в направлении это стула палец и заявил:
– Это место управляющего. Садись туда, Себастьян. А я всего лишь гость, я на лавке.
И сел рядом с Эвелин.
Сел, посмотрел в блюдо. Варёный картофель, печёный лук, соус. Три отварные куриные грудки. На отдельной тарелке – хлеб, травы, лук, холмик соли. Себастьян, заняв командорское место, надламывающимся, звенящим голосом прочёл молитву. «Аминь!» – сказали мы все, и Готлиб расторопно наполнил вином тонкостенные фарфоровые пиалы.
– Алле! – громко и радостно сказал он, и мы выпили.
– Хорошее вино у тебя, Себастьян, – с демонстративным удивлением заявил я, и все рассмеялись.
Только сейчас я почувствовал, как голоден. Стараясь не спешить, взялся за трапезу. Эвелин склонилась ближе, полила из судка ломти моих куриц маслом и уксусом. И я услыхал её жаркий быстрый шёпот: «Я тебя обожаю». Жар хлынул в лицо. И, чтобы спрятать от окружающих жгучее, выдавливающее слёзы счастье, я быстро поднял пиалу с вином, и на те несколько секунд, потребовавшиеся мне для того, чтобы скрыть волну этого жара, закрыл пиалой лицо.
Готлиб незаметно встал и вышел. Вернувшись, он кивнул мне: «Горит хорошо».
– Себастьян, – сказал я. – Мы привезли большой железный котёл-ванну. Он сейчас во дворе, и полон горячей воды. Вымоетесь перед сном во дворе, а завтра решишь, где ему постоянное место. Днём приеду – перенесём.
– Где бы вы ни появились, мистер Том, – вдруг звонко сказал Власта, – вы несёте людям спасение, изобилие, счастье! Я вас обожаю.
И она, лучась улыбкой, посмотрела на Эвелин.
– Иначе и быть не может, – слегка кивнув, отвечала она.
– Я тоже его обожаю, – улыбаясь и кивая со значением головой, сказал Готлиб.
И вдруг Симония негромко сказала:
– И я…
Голосок у неё сорвался и пискнул, и все снова рассмеялись – доброжелательно, сладко.
