Мили взвизгнула, когда он принялся щекотать ее, и отчаянно пыталась защищаться. От воплей "Фрэнки, прекрати!" звенело в ушах, но Фрэнки прекратил только тогда, когда девушка запросила пощады, клятвенно обещая больше никогда не выпрашивать объяснений тому, что объяснений не требует...
Переведя дыхание, они снова долго сидели, обнявшись, молча глядя на огонь.
- Фрэнсис, научи меня грамоте, - вдруг попросила Милица.
С тех пор у них появилось еще одно любимое занятие.
Юноша, насыпав крупы на черную столешницу, пальцем выписывал на ней буквы и цифры: поскольку ни чернил, ни бумаги здесь не нашлось, разумеется - и Мили старательно выводила под его диктовку слова и примеры.
А еще он читал ей на память стихи известных менестрелей и пел песни, жалея только об одном: что у него нет лютни. Рассказывал самые прекрасные легенды, какие только мог вспомнить, и самые известные: о Тристане и Изольде, о Ланселоте и Гвиневере, о святом Граале, драконах и злых феях, об эльфах и гномах... И Милисента слушала, затаив дыхание, порой вздыхая.
- Ты - настоящий рыцарь, - сказала она однажды, - а из меня никогда не получится леди... Если только лет через пятьсот!
- Вряд ли мы проживем так долго, - весело хмыкнул граф. - Да и не нужна мне никакая леди, мне нужна моя прекрасная ведьма!
- А ты бы хотел прожить пятьсот лет? - вдруг спросила Милица.
- Ну, что это за разговор? Хотел бы или нет? Я же не проживу.
- Не будь занудой! - фыркнула девушка. - Скажи...
- Я не понимаю, зачем мне эти пятьсот лет. Если мне хорошо сейчас. А там...ведь еще неизвестно, как там все будет... Как изменится мир.
- А я бы хотела посмотреть, - мечтательно протянула Милица, глядя в потолок. - На мир, на людей... Если не стареть, было бы так интересно! А потом еще пятьсот...и еще...
- Мили, - рассмеялся Фрэнсис, - прости, ты мне напомнила одну смешную притчу. Приходит скупой ростовщик к алхимику и говорит: "А не дадите ли вы мне средство от жадности? Да побольше, побольше!"
Милица звонко расхохоталась, запрокидывая голову.
- И что же, ему дали это средство?..
- А вот не знаю! Наверное, он съел его слишком много и отравился!..
- Ух, какой ты невозможный зануда! Вечно сидишь и нудишь, и нудишь, и нудишь! Какой старенький дедушка, двадцати одного года! - смеясь, девушка набросилась на своего любимого, и отщекотала за весь тот "разговор" о кольце...
...Мили никогда не забывала напомнить юноше, когда кончалось действие той травы, что позволяла им столь бездумно предаваться своей страсти. Не забывала сварить новое снадобье и отдать Фрэнсису. В последний раз, он помнил, это произошло в четвертую неделю октября.
Летели дни, ноябрь вычистил землю морозами, как юный паж горницу - перед приходом возлюбленной королевы, и уже расстилал белую дорожку поземки ей под ноги. И она шла навстречу, чистая и холодная, в ослепительном убранстве - и все замирало при ее приближении...
И Фрэнсис тоже замер, когда понял, сколько времени прошло...
С последнего "угощения".
Однажды ночью, обнимая любимую, он осмелился спросить:
- Ты хочешь ребенка?
Девушка изумленно подняла голову с подушки, посмотрев на молодого человека. Глаза ее, расширившиеся, полные радостного недоверия и удивления, блестели в лунном свете двумя озерами.
- Почему ты спрашиваешь?
- Я так подумал... - смутившись, сбивчиво начал объяснять молодой человек. - Просто ты давно мне не давала настой...
- Отвар, - поправила Милица, роняя голову обратно на подушку, и Фрэнсису показалось, что в ее голосе сквозит разочарование, хотя девушка прекрасно владела своим лицом. - Я теперь сама его пью.
- Почему? - Фрэнки слегка опешил.
Мили негромко рассмеялась:
- Потому что его нельзя принимать долго, родной! Грозит полным бесплодием! Я не могу сыграть с тобой такую жестокую шутку... Будем чередоваться... Только два месяца его можно пить безопасно, а потом два месяца капли в рот нельзя брать! Как видишь, мы вполне можем защищать друг друга, нисколько не страдая!
- А может...
Он запнулся и долго молчал.
- Что? - не выдержала она.
- Может, ты...мы совсем не будем его пить?
На сей раз долго молчала она.
- Опять будешь щекотаться, если я спрошу? - лукаво поинтересовалась наконец Мили.
- Опять, - шутливо вздохнул Фрэнсис.
- Тогда я отвечу, что посмотрим ближе к весне.
- Ты мое счастье... Самая дорогая женщина на земле.
Милица поцеловала Фрэнсиса и ничего не ответила.
Неужели он говорил серьезно? Неужели он...ее любит?..
Они долго молча лежали в темноте, взявшись за руки, и думали о будущем.
Глава XIV
Землю обняла зима пуховыми легкими рукавами, накрыла лес белой тишиной. Эта тишь струилась из окон, наполняла воздух, ложилась на плечи деревьев пушистыми искрящимися накидками. Солнце смеялось в тонкой вязи снежных кружев, лежащих поверх зеленых еловых лап. Переливалось в голубом льдистом узоре, затянувшем окна...
Салазки декабря неудержимо мчали год вниз, в пуховые сугробы уснувших лет, и в этом головокружительном, веселом скольжении как никогда чувствовалась близость праздника...
- Послезавтра Рождество, - задумчиво проронил Фрэнсис однажды утром, сидя перед огнем очага, на их излюбленном месте. Они заканчивали завтрак, и юноша размышлял вслух. - Надо будет раздобыть оленя... Или куропаток. Что тебе подарить, моя ненаглядная? - весело спросил он, оглянувшись на Милицу, сидевшую рядом.
- Праздник, - просто ответила она, прислонившись к его плечу. - Я хочу повеселиться... А что бы хотелось тебе, Фрэнки?
- Ну... - он заулыбался, подняв взгляд к потолку. - Мне всегда отчаянно хотелось, чтобы на рождественский стол подали свежие ягоды... Это невозможно.
Милица лукаво улыбнулась и промолчала.
- Хочешь, покатаемся на Угольке? - предложил молодой человек.
И Мили с восторгом обняла своего милого...
О таком взаимопонимании можно было только мечтать: Милица всегда готова была поддержать любую идею Фрэнсиса, сама была неистощима на выдумки: они запекали оленину в брусничном варенье - потом не знали, что делать с получившимся блюдом; добавляли мед в квашеную капусту с грибами - получилось очень даже неплохо. Танцевали ночью во дворе, под звездами, бегали встречать рассвет над пропастью... В полночь залазили на крышу сеновала, чтобы прыгать оттуда в сугроб - обязательно в обнимку, и там, в сугробе, целоваться как безумные...
Но больше всего они любили часы, которые проводили в объятьях друг друга. Мили никогда не отказывала Фрэнсису в самых смелых фантазиях - но всегда говорила, если ей что-то приходилось не по вкусу. Такой благородной прямоты, открытости, смеси дерзости и чистоты он не встречал прежде ни в одной женщине... Боже, как он боялся ее потерять! Потерять так же, как первую любовь... Иногда, прижимая Милисенту к себе, зарываясь лицом в ее волосы, юноша безмолвно молил небеса не забирать это счастье, и Мили не понимала, отчего тень боли отражается в его глазах...
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
