– Не знаю. Знаю только, что ни за чем тебя больше никуда не пошлю.
– Нет, я это тоже знаю.
– И завтра, будь любезен, избавься от этой мерзости. Вонь, друг мой, стоит страшенная.
– А что же мне с ними делать?
Вопрос взбесил ее.
– И ты еще меня спрашиваешь? Ты их купил, ты от них и избавляйся. Овези на кладбище и закопай там. А почему бы и нет? Ты же все похоронил, закопал в могилу. Ты что – младенец? Ты стал младенцем?
Это сильнее всего уязвило его, оказалось всего больнее, потому что именно младенцем он и стал – лежит тут в собственной мерзости и даже выползти из нее не может. Он услышал шаги Мэгги по булыжнику мостовой, дверь открылась и захлопнулась. Ему казалось, что он сейчас расплачется, но слезы не шли. Расплачется, как младенец, подумал он, опустится уж на самое дно и тогда, может быть, сумеет снова выбраться на поверхность, потому что другого пути нет. Дверь распахнулась, и опять появилась Мэгги.
– Кто-то оставил лошадь на дворе после того, как она столько прошла.
– Я этого не знал.
– Нет, конечно. Она совсем выбилась из сил. Надорвалась, волоча твои бочки с улитками.
Он почувствовал, как в нем поднимается жалость к пони.
– И всю ночь простояла под дождем.
– Ох, как жаль. Нехорошо это.
– Очень даже нехорошо, – сказала Мэгги. – Она сдохла.
И тут Гиллон заплакал. Он плакал о бедной мертвой лошадке, у которой даже и имени-то не было, и он плакал о Демпстере Хогге, свалившемся на дно шахты. Он плакал о протухших волнистых рожках и о разбитой мечте своей жены, и слезы его смешивались с жижей, покрывавшей дно фургона. А потом он плакал уже просто так – о своей уходящей жизни, о том, что молодость прошла, о том, что лежит он вот тут в фургоне. Гиллон плакал навзрыд, хотя и не сознавал этого. Услышав его рыдания, из соседних домов выбежали детишки, вышли и Камероны – просто чтобы быть рядом, а также из страха, как бы он не натворил чего-нибудь. Он плакал о том, что напился виски, и об уроне, который себе причинил, а потом начал плакать об утраченном сыне. Плакал до тех пор, пока не иссякли слезы, и тогда он уснул.
– Накройте его вот этим, – сказала Мэгги, выходя из дома с одеялом, которое она сняла с супружеской кровати. – К утру он отойдет.
Все, кто это видел, решили, что, пожалуй, никто еще в Питманго за всю историю поселка не плакал так, как плакал Гиллон Камерон, – уж во всяком случае среди углекопов.
9
Шагая за гробом по дороге к кладбищу, находившемуся в нижней части Спортивного ноля, Мэгги не в силах 'была отвести глаз от своей мечты – вон он, ее дом, там, высоко на Тошманговской террасе, стоит и ждет ее.
Теперь это был лишь вопрос времени, что бы она ни говорила Гиллону, желая его наказать. Она слушала бормотание мистера Маккэрри насчет того, каким нежным отцом и надежной опорой для семьи был мистер Хогг. «Надежной опорой для „Колледжа“, – подумала Мэгги, а сама все смотрела на дом. Причем, это был не просто дом на Тошманговской террасе, а дом крайний, с окнами, выходившими на улицу и на поселок – на Западное Манго, на поля и на фермы, и на залив за ними.
Вопрос времени. Еще один-два просроченных взноса Питманговской угледобывающей и железорудной компании – и мистер Брозкок отправит кого-нибудь наверх, а миссис Демпстер Хогг переедет вниз, где она сможет платить за аренду дома из жалованья своего несовершеннолетнего сынишки. И этими людьми, которые поедут наверх, будут Камероны, потому что, невзирая на провал затеи «Улитка», как они это прозвали в семье, и на то, что пришлось купить новую лошадку, урон оказался не так уж велик: в копилке-то еще оставалось немало деньжат. Изо всех низовиков они в эти скудные времена были единственными, кто мог позволить себе арендовать дом на Тошманговской террасе.
Они, пожалуй, будут первыми настоящими низовиками, которые переберутся в Верхний поселок. Были до них и другие, но они происходили из семей верхняков, и им самой судьбой было предначертано жить на Тошманговской террасе или Монкриффской аллее – они лишь выжидали, выйдя замуж за низовика, когда освободится дом на холме, для них это была только остановка на пути в питманговский рай. А для Камеронов двери туда едва ли легко распахнутся, но Мэгги твердо решила войти в них.
– Возьми себя в руки, – шепнул Гиллон. – На тебя люди смотрят.
И в самом деле, мистер Маккэрри, пораженный выражением ее лица, прервал проповедь и уставился на нее.
Назад через пустошь они шли одни.
– На что ты так смотрела?
– На дом Хоггов. Они скоро переедут оттуда вниз.
– Ох, нет, чего-чего, а за аренду Хогги заплатят.
– При таких ценах – нет. К тому же она ведь не из Хоггов. А ты думаешь, они станут швырять деньги из-за какой-то Гиллеспи?
Какая жестокая штука жизнь, подумал Гиллон. Не нравилось ему то, что затевалось, но у него не 'было силы воли помешать этому – особенно после истории с волнистыми рожками. Мэгги добивалась своего куда упорнее, чем он, и знала, чего хочет, куда лучше, чем он.
– И мы переедем наверх, – поставила точку Мэгги. Она услышала, как он скрипнул зубами, но промолчала, и Гиллон был благодарен ей за это.
Романтик – так она теперь снова стала его называть, – романтик, не способный бороться с жизнью. А Гиллон тем временем говорил себе: «Ну, посмотри же фактам в лицо: Хогг был пьяница и буян, он был не из тех, кто умирает своей смертью в постели, ему предначертано было свалиться в шахту и там умереть». Гиллон знал, что братья Хогга таскали уголь из бадей других углекопов в весовой и перекладывали в полупустые бадьи Демпстера.
– Ради этого мы трудились, ради этого терпели лишения. – сказала Мэгги. – Чужого куска мы не берем.
Из поле играли в регби, и Гиллон увидел, как Сэм вдруг вырвался из рук своих противников и побежал, далеко оставив их за собой. Теперь им уже ни за что его не догнать.
– Камероны своим трудом проложили себе путь на холм.
– Не хочу я туда переезжать, – сказал Гиллон. Впервые после истории с моллюсками он выразил несогласие с ней. – Не хочу быть там, где меня не хотят видеть.
– И все-таки мы переедем, – заявила Мэгги.
В первой половине сентября миссис Демпстер Хогг получила уведомление – повестку от Питманговекой угледобывающей и железорудной компании, предупреждавшую о выселении. Поскольку никто из Хоггов не вызвался помочь вдове заплатить за дом, ей ничего не оставалось – и Мэгги это понимала, – как переехать вниз. В первое воскресенье после получения повестки сынишка Хоггов Росс шел по Шахтерскому ряду, вроде бы глядя прямо перед собой, а на самом деле зорко посматривая по сторонам: он выискивал дом для своей семьи, но не хотел, чтобы его застигли за этим занятием. Уж очень унизительно стать низовиком. Он был славный мальчишка, которому пришлось по милости беспутного отца слишком рано стать мужчиной, и Мэгги чувствовала, что с ним можно будет договориться. Она окликнула его с порога.
– Послушай, посмотрел бы ты как следует этот дом, – сказала Мэгги.
Мальчик сделал удивленное лицо, но все же подошел к крыльцу.
– Неплохой дом, – сказал он.
– Да уж, неплохой. Все дома у нас тут внизу такие. А вот больше нашего дома, и прочнее нашего дома, и чище его не найдешь – так мы смотрим за ним да вылизываем.
Их дом, и правда, был куда чище дома Хоггов – это она знала.
– Плата за него составляет два фунта в год. А за ваш дом надо платить шесть фунтов десять шиллингов. Я готова взять ваш дом, и тогда вы сможете переехать в этот. Если твоя мать решила перебираться вниз, пусть лучше поторопится, пока этот дом не ушел, потому как на нашей улице немало семей, которым он по душе.
– Тут так темно, – с грустью заметил мальчик. – А там, на холме, так светло.
Лгать ему было бессмысленно.
– Угу. Потому-то мы и хотим переехать туда.
Он зашел в дом, заглянул во все углы, посмотрел на очаг.
– Тяжело это будет маме. И все из-за разницы в какие-то четыре фунта в год. – Он посмотрел на Мэгги. – Нелегко переезжать вниз. – Он сказал это как очень старый, умудренный опытом человек, и ей стало жаль его, потому что это она «понимала нутром. Он протянул ей руку.
– Это зачем? – спросила Мэгги.
Мальчик явно смутился, но упорствовал.
– Уговор.
– Подожди-ка, – сказала Мэгги, прошла в чистую половину дома, почти тотчас вышла оттуда и положила в руку мальчика полкроны.
– А это зачем?
– Задаток, чтобы скрепить уговор. – Ему не хотелось брать деньги – точно милостыню подали, – и все же он положил монету в карман.
– Ну-с, ты уверен, что можешь говорить от имени своей матери?
Мальчик вспыхнул.
– Разве не я теперь хозяин в доме?
– Да, конечно, – сказала Мэгги, и ей снова стало жаль его. Грустный это дом, где хозяином такой мальчик.
– Сделано-заметано, – сказал он и, хлопнув себя по карману, где лежала монета, двинулся к двери.
– Когда же мы можем переезжать? – спросила Мэгги.
Об этой части дела он совсем забыл.
