завершив полностью разговор о методе социологии (не потому, что там больше нет методов, а потому что остальное с легким сердцем оставляю на самостоятельное изучение), я хочу все-таки несколько слов сказать о теме самоубийства. Книга «Самоубийство» широко доступна. Она легко читается. В ней очень много статистики – это бальзам на душу тем, кто без статистической таблицы не видит научного исследования. Есть такое неприятное обстоятельство: насколько мне известно, перевод книги один. А публикаций несколько. И есть публикации, в которых удивительным образом пропала главка, посвященная одному из видов самоубийств. Один студент чуть не свел меня с ума тем, что доказывал, будто у Дюркгейма 3 типа самоубийств, а я ему говорил, что 4. 4-й тип – фаталистическое самоубийство. Это не самое важное, но лучше читать полное издание.
Как это всегда и бывает, чем больше в книге реального материала (причем автор залезает на чужую ниву, в суицидологию и криминологию), – сказать, что через сто лет все по-прежнему поддерживают Дюркгейма, было бы серьезным преувеличением. Его сразу критиковали, тот же Тард написал специальное опровержение «Самоубийства», и до сих пор на нем упражняются. Разве только «Протестантскую этику» Вебера больше опровергают, чем «Самоубийство» Дюркгейма. Нам это сейчас не интересно. Нас интересует устройство аргумента Дюркгейма. Сразу несколько важных моментов мы должны удержать в поле зрения. Во-первых, как ни крути, несмотря на то, что Дюркгейм постоянно говорил, что надо изучать социальную жизнь, как она есть, несмотря ни на что, после его первых работ было распространено мнение, что он не более, чем философ, причем неоригинальный. Говорили, что под видом науки здесь проталкивается философия. Обращение к такому феномену, как самоубийство, то есть работа со статистикой, – это демонстрация Дюркгеймом мощи и продуктивности новой социологии на самом что ни на есть социальном материале и социальных фактах. Поэтому, хотя мы все время сосредоточены на логике социологического исследования, этот момент нельзя недооценивать, его надо держать в голове.
Второе, на что я хотел обратить ваше внимание, это то, что в случае «Самоубийства» мы имеем дело с патологией, но это норма патологии, и это своего рода вызов для социологического способа объяснения. С одной стороны, Дюркгейм известен принципом социологизма, принципом, согласно которому надо объяснить социальное социальным. Вокруг этого постоянно идут дискуссии, даже в отечественной социологии и, я бы сказал, не столько живые, сколько жесткие. Есть те, кто нападает на этот принцип, есть те, кто его отстаивает. Не будем останавливаться на том, кто прав, а кто нет. Но нужно знать, что это не архаика, не то, что осталось в прошлом. Этот вопрос не разрешен раз и навсегда, и рассказ о нем – это не реактулизация того, что когда-то было живым начинанием. Это по-прежнему живая проблема и живой вызов нам всем. Потому что объяснять социальное социальным – это хорошая формула, которую можно удержать до тех пор, пока ты работаешь только с понятиями и разъясняешь логику рассуждения. Вот есть область реальности, называющаяся обществом, внутри нее замыкаются сами на себя каузальные цепочки. Это означает, что если есть некое социальное явление, но есть некое несоциальное, то несоциальное явление прямо стать социальным не может. Лишь только будучи преобразовано в нечто социальное, оно начинает действовать в сфере социальности. Вот на этом уровне, я повторяю еще раз, в таком виде удержать рассуждение совсем не трудно. Подобно тому как в других случаях мы легко можем сказать, что в области мысли нельзя, воздействовав одним материальным предметом на другой, изменить правило логического вывода или таблицу умножения. Здесь все просто. С другой стороны, даже объясняя самоубийство как нормально патологическое, мы сталкиваемся с массой неприятных вопросов, а уж если речь идет о том, что патология зашкаливает, а это было именно так в тогдашней Франции, если общество больно и надо его лечить, то социология не годится как чистое умственное упражнение, она должна предлагать рецепты излечения болезни и конкурировать на этом поле с другими способами толкования социальной жизни. И это для нас тоже поучительно, потому что нам не очень-то хочется из чистой теории прямиком переходить к вопросу о том, например, больно или здорово наше современное общество, что в нем является нормально патологическим, а что – свидетельством опасных социальных болезней.
Начнем с ключевого вопроса. Является ли самоубийство социальным феноменом? Оно происходит в обществе, общество определенным образом оценивает его, пытается воздействовать на будущих самоубийц и даже иногда мстит тем, кто уже это деяние совершил (например, рассматривает его как преступление), – по многим показателям это социальный феномен. Если он социальный, то должен быть объяснен социальными причинами. И Дюркгейм доказывает, что эта возможность есть. Большая часть его книги посвящена тому, чтобы доказать, что другие способы объяснения не работают. Например, не работают те, которые он называет «объяснение через космические факторы», то есть имеет в виду не космическое излучение, а просто то, что относится к неживой природе. Он показывает, что все объяснения без социальных обстоятельств не состоятельны – не работает климат, смена времен года и так далее, не работают в чистом виде психологические объяснения. А социальные работают. Все остальное работает постольку, поскольку оно пропущено через социальное. То же касается и психологии. И эта изоляция социального фактора, социального, которое может быть объяснено само собой, – это важнейшая заслуга Дюркгейма. Потому что независимо от того, что впоследствии об этом говорят специалисты, столь решительная и последовательная работа на конкретном материале не может не вызывать уважения.
Но здесь нас подстерегает ужасная проблема, с которой справиться до конца невозможно. Это проблема индивидуального оформления социального феномена. Вообще говоря, любое явление индивидуально. Любые самые общие вещи находят индивидуальные выражения. Есть общие закономерности, есть общие принципы, есть объяснения, которые на них строятся, но вот вам конкретный институт в конкретное время и конкретные люди совершают поступки. И по поводу каждого конкретного можно спросить, почему именно так обстоит дело в этот момент. Но это отдельный вопрос и отдельная проблема, ее надо знать, это важно, в частности, поскольку мы имеем дело не только с социологией, которая исходит из представлений об обществе как особой реальности, но и с социологией, которая заинтересована в отдельных, индивидуальных действиях, в действиях отдельных людей. Они – люди и их действия – рассматриваются как последняя реальность, над которой такая целостность не надстраивается. Аргументы в пользу такого воззрения мы еще рассмотрим, когда будем говорить о Максе Вебере. Там тоже надо решать вопрос о соотношении общего
