правила и конкретного единичного события. Однако ставится и решается он, конечно, иначе, хотя общая неокантианская перспектива дает о себе знать и у Дюркгейма, и у Вебера. Но самоубийство, поскольку оно рассматривается с точки зрения теории общества, представляет особую сложность, это не просто еще одно индивидуальное деяние, которое трудно объяснять общими правилами и действием высшей реально существующей вещи – общества. Самоубийство – то, что иногда в философии называют экзистенциальной ситуацией, последним актом самоопределениям человека. Общество, по Дюркгейму, не может не быть устроено таким образом, чтобы в нем так или иначе нормальными не оказывались бы экзистенциальные решения людей, решивших расстаться с жизнью. С одной стороны, есть последнее решение, после него больше ничего не будет, здесь нельзя впоследствии исправиться. Здесь нельзя до такой степени исходить из соображения будущих выгод, чтобы эти выгоды перевесили неудобство в настоящем. Значит, мы уже здесь, в этом мире – единственном для сциентиста, каким был Дюркгейм, – должны найти какие-то основания последних решений. Это словно бы Гоббс, вывернутый наизнанку. Давайте-ка вспомним. В чем одна из главных проблем у Гоббса? В том, что религиозный человек может предпочесть вечную жизнь и выбрать смерть в этом мире, надеясь на загробное воздаяние. А суверен, смертный бог, не может ему гарантировать того вечного блаженства, которое претендует гарантировать церковь, утверждающая, что вне церкви спасения нет. Есть вечная жизнь, а есть земная. Что важнее? И Гоббс предлагает сложное решение, в котором воедино сошлись запрет на другие церкви, кроме той, которая возглавляется сувереном, критика пророчеств и чудес, своеобразная трактовка Священного Писания, большая педагогическая программа – все ради того, чтобы подданный знал: как там дальше с вечной жизнью, ведомо лишь Богу, а вот здесь, на земле, нет силы, которая была бы выше власти суверена, так что с кончиной для человека прекращается все, никаких способов воздействовать на его посмертную судьбу нет. Поэтому забота о земном самосохранении приводит его к повиновению суверену. У Дюркгейма общество не может воздействовать на человека после смерти, но если бы оно только поощряло его конформизм при жизни! Тогда это было бы продолжением гоббсовой проблемы и одним из ее решений. А тут как раз самоубийство обусловлено обществом, потому что больше ничем оно не может быть обусловлено, и надо разобраться не только в том, почему реальность sui generis обусловливает предельно индивидуальные решения, но и почему она, прямо говоря, поощряет или как-то иначе является причиной самоубийства как социального факта и, значит, каждого отдельного самоубийства.
Дюркгейм, рискну сказать, отчасти забалтывает эту проблему. Он в типологию самоубийств включает так называемые альтруистические самоубийства, в которые входят разные случаи самопожертвования: солдата на поле боя, ценой своей жизни спасающего товарища; матери, отдающей хлеб ребенку, стариков и больных, которые по обычаю избавляют от себя общество, которому становятся в тягость, то есть такие типы, которые не укладываются в романтическое представления об отчаявшемся одиноком человеке. Дюркгейм с некоторым трудом различает «обязательное альтруистическое самоубийство, факультативное альтруистическое самоубийство и чисто альтруистическое самоубийство, совершеннейшим образцом которого служит самоубийство мистическое»[96], то есть подводит под один тип, хотя и с последующими различениями и уточнениями, самоубийство, которое диктуется обществом как обязательное, рассматривается им же как желательное и, наконец, собственно альтруистическое, отличающееся «радостью принесения себя в жертву». Я не уверен, что его аргументы достаточно убедительные в этой части, но хочу ваше внимание обратить на другое. Ведь Дюркгейм не просто так говорит об «альтруизме»! Эгоизм и альтруизм – это два ключевых принципа, на которых пытались строить здание социальной теории. Эгоизм – это экономика, это утилитаризм и тому подобное, но эгоизм – это также вообще принцип модерна, принцип развитой индивидуальности, осознавшей свою ценность; альтруизм – пусть не исключительный, не все объясняющий, но важный принцип, о котором пишет (и придумывает само слово) Огюст Конт. И вот Дюркгейм додумывается показать связь между эгоистическим индивидуализмом и эгоистическим самоубийством, с одной стороны, а также между коллективистским альтруизмом и соответствующим ему самоубийством – с другой. Мне здесь, несмотря на большую работу с эмпирическим материалом, видится некоторый догматизм.
Однако интереснее всего мне кажутся трактовки Дюркгеймом таких типов самоубийства, в которых прямого принуждения, диктата общества нет. Оно не говорит человеку: «Ты должен покончить с собой». Возникает лишь ситуация, в которой человек принимает такое решение, и она произведена социально (то есть вот они – социальные причины, но социальные причины, в которых такое решение может быть принято, а может быть и не принято). И оно все-таки принимается – вот в чем вся хитрость. Там, где нет ни угроз, ни вознаграждения, которые могли бы детерминировать самоубийство, но самоубийство происходит с определенной вероятностью, объяснение конкретного самоубийства конкретного, неповторимого человека, каким его видит новоевропейская традиция, в полной мере через социальные причины не работает. И задача Дюркгейма здесь необыкновенно сложна, он решает ее только отчасти. Он показывает, как производятся условия, при которых совершение самоубийства становится более вероятным, но он не может в принципе доказать, почему самоубийство совершает данный человек здесь и сейчас. Индивидуально событие необъяснимо. Держите это в голове.
Что касается важного понятия аномии… С аномией связано много разных интересных вещей, которые можно разъяснять либо очень долго, либо очень кратко. Я делаю выбор в пользу самого сжатого изложения. Разъясняется, что такое аномия в первую очередь в связи с понятием аномического самоубийства, и, на первый взгляд, тут все достаточно просто. Наступает некоторое смешение или, буквально, беззаконие. Аномия – это состояние, когда с общезначимыми нормами дела обстоят наиболее плохо. То, что недавно действовало, действовать перестает. То, что должно было сформироваться заново, не сформировалось. Еще недавно работавшие ориентиры, дававшие смысл жизни и позволявшие бороться с ее тяготами, перестают работать. Если это трактовать только таким образом, понять, почему результатом должно быть самоубийство, совершенно невозможно. Были какие-то ориентиры, теперь их нет. Почему надо в связи с этим совершать самоубийство? Ну была ясная иерархия норм, теперь ее нет. Ну переключи тогда внимание на самого себя, сделай эгоистический выбор (мы помним и про эгоистические самоубийства) в смысле ориентации на собственные потребности – какое тебе дело, что творится с обществом и что наступило смешение норм? Почему это надо переживать до такой степени, что выходом для себя следует считать прекращение жизни? Мы как раз через трактовку аномии чуть-чуть лучше начинаем понимать кое-что в Дюркгейме. Потому что для него нормы в обществе и жизнь этой реальности sui generis – не просто
