Тут я, конечно, плюнул — ну, не складывается, и бог с ним, в конце концов, я сам на это пошел. Хотя было жутко интересно, что же изменилось.
Мы пару раз виделись в баре, вежливо здоровались, но дальше этого дело не шло. Через два дня я неожиданно получил от нее сообщение, что она идет с подружкой Олей на пляж — не хочу ли я присоединиться? Я согласился, поскольку мне уже просто было любопытно.
Мы пришли на пляж. Оля, кстати, оказалась танцовщицей go-go из Галиного бара. Увидев ее, я еще подумал, что с танцовщицами и актрисами одна и та же херня. На сцене они кажутся гораздо привлекательнее. А в жизни, как правило, имеют малоприметные, стертые лица. Но это к слову.
Я случайно захватил ключ от своей комнаты с собой и, так как боялся его потерять, попросил Галю положить его к себе в сумку.
Первые пятнадцать минут ее мобильный просто разрывался от входящих смс. Я внимательно следил за ее мимикой. Кажется, именно тогда я впервые почувствовал слабый укол ревности.
В итоге оказалось, что она переписывалась с какими-то двумя местными ребятами — видимо, объясняла им, где мы расположились. Вскоре они и появились: один совсем подросток, второй высокий, загорелый, мускулистый. Тут уж я совсем разнервничался, ибо физическое превосходство унижает меня даже больше умственного. Физическое слишком явно. Умственное же проявляется, только когда открываешь рот. Иными словами, промолчи, за умного сойдешь.
«Моя бригада», — сказала Галя, представив нам ребят.
Те с ходу предложили сыграть в карты. Галя и Оля согласились, а я отказался. Не из-за уязвленного самолюбия, а потому что и вправду не хотел — к картам я потерял интерес еще в школе. Минут через десять я стал ощущать себя тем самым пятым лишним, которым еще недавно был Андрей-саксофонист. Какая рокировка судьбы! Однако уйти сразу я не мог — это было бы слишком демонстративно. Надо было выждать хотя бы минут двадцать. Мужественно «вылежав» положенное время, я максимально расслабленным и даже веселым голосом попрощался. Галя почему-то спросила, зайду ли я вечером в бар.
— Так ты же работаешь, — пожал я плечами, намекая, что предпочел бы встретиться с ней вне работы.
Она только улыбнулась в ответ и вернулась к игре.
Я ушел. Но, дойдя до дома и уткнувшись в запертую дверь своей комнаты, хлопнул себя по лбу. Дырявая башка! Ключ-то остался в Галиной сумке!
Я спросил хозяйку, нет ли дубликата, чтобы не переться снова на пляж, но, увы, дубликата не было. Чертыхнувшись, я побрел обратно.
Я не сразу нашел их глазами, хотя точно запомнил место. Сначала зацепил взглядом Олю. Она сидела на полотенце одна. Не было ни ребят, ни Гали. «Плавать пошли, наверное», — подумал я. Заметив меня, Ольга как-то странно заулыбалась. Правда, это можно было списать на ее манеру улыбаться — она вообще улыбалась загадочной близорукой улыбкой. Я нервно просканировал всех, кто находился в Олином окружении, и тут же наткнулся взглядом на Галю и второго парня. Они стояли, прижавшись друг к другу. Нет, они не целовались, но их объятие было слишком красноречивым даже для такого доверчивого кретина, как я.
Я медленно подошел. Однако Галя оторвалась от парня несколько раньше, чем увидела меня. Мне стало как-то обидно, ибо хотелось увидеть ее реакцию на то, что я застал их в такой недвусмысленной позе. Смущение, или вызов, или досаду. Ну, хоть что-то. Желая подчеркнуть, что все видел, я сказал со слегка вымученной улыбкой:
— Не хочу вас отрывать, но мне нужен ключ.
— Ах, ключ, — совершенно невинным голосом сказала Галя (видимо, так и не поняв, что я их видел) и полезла в сумку.
Я взял ключ и, кивнув на прощание, пошел.
Несмотря на уязвленное самолюбие, через пару минут мне стало дико смешно. Вот уж воистину «сценарная банальщина» — взятый на пляж ключ от комнаты (хотя я никогда до этого не брал ключ на пляж), просьба положить его в сумку к Гале (хотя прекрасно мог бы оставить его с остальными вещами), внезапный уход без ключа, отсутствие дубликата и, наконец, возвращение на пляж именно в тот момент, когда они обнимаются самым трогательным образом.
Я даже написал Гале смс с просьбой разделить мой восторг по поводу забавной банальности ситуации. Она не ответила. Может, не посчитала ситуацию забавной. Или банальной. Фиг знает.
И все же один вопрос по-прежнему мучает меня — зачем она позвала меня на пляж? Из вежливости? Но ведь к тому времени мы уже не общались — я ни на чем не настаивал и ни на что не обижался. Неизменно улыбался, здороваясь с ней в баре. Может, я ей показался интересным собеседником (точнее, рассказчиком)? Наверное. Но на пляже требуются карты и анекдоты, а не размышления о смысле бытия или искусствоведческие дискуссии.
Самым вероятным мне представляется то, что она просто не знала, что «ее бригада» придет на пляж. А на момент выхода из дома просто решила пригласить меня, чтобы не было скучно вдвоем с подружкой (довольно молчаливой, кстати).
Но есть еще один вопрос, который меня мучает даже больше первого. Правда, направлен он совсем не к Гале.
Что все это значит? Или точнее, как все это понимать?
Это упрек мне за то, что я приехал сюда, полный решимости заниматься исключительно литературой и не заводить никаких романов, а вместо этого «сорвался»? Или наоборот, наказание за недостаток решимости в мимолетной интриге? А может, мне дали понять, что не надо быть слишком самоуверенным в самом начале романа, потому что начало еще не означает продолжения. Такой легкий щелчок по носу. А, возможно, мне намекнули, что не надо заводить отношений с официантками. Уж не знаю почему. Правда, этот вывод кажется мне наиболее глупым и легковесным. С таким же успехом можно было бы сказать, что мораль этой истории в том, что не надо забывать ключи на пляже. Как-то мелко. Стоило ли огород городить.
В общем, вопрос этот пока не имеет четкого ответа, и, если не забуду, обязательно спрошу. Потом, конечно.
* * *
Вечером я встретился с Антоном с Аленой — в три ночи они уезжали в Симферополь, чтобы успеть на утренний авиарейс в Москву. Вскоре, как водится, к нам присоединился саксофонист Андрей-Паша-Сережа. Он был трезвее и грустнее обычного. Видимо, еще не решил, что ему делать после отъезда любимой компании — то ли запить еще сильнее, то ли завязать. Выполняя некогда данное Алене обещание, он принес с собой саксофон. Ночной пляж огласился хриплыми звуками «Summertime». Андрей играл мелодию. Алена пела слова. Чуть тише, чем саксофон, но очень чисто. Я сидел поодаль и пил пиво, мысленно пытаясь подсчитать, на что я больше трачу денег — на само пиво или на платный туалет неподалеку, куда мне приходится бегать после пива. Пока побеждало пиво, но с очень незначительным отрывом. Туалет явно догонял.
Потом Алена требовала продолжения банкета, но время неумолимо подходило к трем ночи.
Мы расстались у их дома. Обнялись и расцеловались. И тут я понял, что впервые за все время в Коктебеле пьян. Я шел походкой астронавта, широко расставляя ноги и впечатывая ступни в асфальт, словно проверял прочность земной тверди. На секунду у меня возникло желание показаться в таком виде Гале (ибо она как-то изъявила желание посмотреть на меня пьяного), но я быстро передумал. Вдруг еще решит, что я собираюсь ей высказать накопившуюся обиду или еще что. Не надо делать из себя большего мудака, чем ты есть на самом деле.
На следующий день я проснулся в чудовищном состоянии. Меня мутило от одного вида красного вина, бутылка которого стояла на тумбочке. Я вспомнил, что ее вчера не допил саксофонист и в итоге отдал мне. Но я тоже не допил. Теперь она стояла на тумбочке и всем своим недопитым видом о чем-то говорила: то ли упрекала, что я ее не допил, то ли просто напоминала о вчерашнем. В голове плавал туман. Во рту стояла какая-то щелочная кислота. Такая же кислота была и на душе. Вспомнилась вся ситуация с Галей. Вспомнилось, что в Коктебеле мне торчать еще четыре дня, а встретиться уже не с кем. В довершение ко всему мне приснилась та, которую я люблю больше жизни, но которая никогда не будет моей. Это, что называется, на десерт. И я с ужасом подумал, что сейчас мне надо сказать «спасибо».
Тут требуется легкое пояснение. Дело в том, что с самого начала моего пребывания в Коктебеле я взял за привычку говорить «спасибо». Обязательно вслух, хотя и негромко. По нескольку раз в день. Независимо ни от чего. Ни от настроения, ни от состояния. Просто так. Как молитву. Спасибо, и все.
Так вот, если и был момент в моей крымской жизни, когда задача сия представлялась мне не просто сложной, а почти невыполнимой, это было то утро. Мне было настолько хреново, что я просто не знал, за что мне говорить «спасибо». Но какой-то еще не до конца атрофированной областью мозга я вспомнил, что человек слеп. Он благодарит Бога за то, что не опоздал на самолет, и чертыхается, если опоздал. А самолет взлетает, загорается и падает. И кто знает, на какой самолет я вечно опаздываю. Может быть, на падающий.
