— Что еще за сыворотка?
— Ну, когда ты умираешь первый раз, ты все равно продолжаешь жить — какая-то фигня с атомами. Мы же все из атомов состоим. Так вот, во время первой смерти и происходит реакция, в результате которой атомы наши заново группируются в первоначальную конфигурацию, воссоздавая тело таким, каким оно было до смерти. Атомы имеют память. Точнее, ученые добились того, чтоб они эту память обрели. Короче, я не химик — я в этом не секу. Суть в том, что, ну, скажем, у тебя оторвало голову. А что такое голова? Просто кучка атомов, находящихся в определенном соответствии и порядке. И волосы, и кожа, и глаза, и язык — все лишь атомная конструкция. Так вот, эта конструкция первый раз собирается заново.
— А второй?
Бармен печально цокнул языком.
— А второй нет. Ученые бьются, но пока безрезультатно. И даже если заново вакцину ввести, вторую жизнь никак не получить. Загадка природы.
— Так получается, сейчас у человека две жизни и две смерти?
— А я тебе про что? Как говорится, трем смертям не бывать, а двух не миновать.
— Так и у меня, значит, две жизни?
— Не, не, я этого не говорил, — почему-то испугался бармен. — Этого я не знаю. Может, две, а может, одна. Кто тебя знает? Значка на тебе нет…
— Какого еще значка?
— Ай, ты ж и этого не знаешь. Значка, который обязаны носить все, у кого одна жизнь осталась.
Заметив недоумение Бориса, бармен ткнул себя в лацкан рубашки — там был маленький белый значок с красным восклицательным знаком посередине. — Видишь? Вот такой значок, фосфоресцирующий. Без значка ходят только те, у кого две жизни. Двоежизнцы. Народ их дубликатами зовет. Дублями, двоечниками, дублерами и так далее.
Борис одним глотком допил пиво и отставил пустой бокал.
— Повторить? — спросил бармен.
Борис кивнул.
— Что-то я все равно не понимаю. А зачем значок? Какая разница?
— Нет, ну ты правда как с Луны, — усмехнулся бармен, наполняя новый бокал. — Разница такая, что если у тебя одна жизнь осталась, то ты в относительной безопасности, а если две, скорее всего, прирежут где-нибудь в темном переулке. В смысле лишат первой жизни, как заблудившуюся девушку невинности. Вон тот, который к тебе подходил. Он ведь, гад, сразу заприметил, что ты без значка — так что жди беды. А подходил — это чтоб удостовериться, что ты без значка. На твоем месте я бы вообще смотался от греха подальше. Или лучше разбегись посильнее и об стену головой — глядишь, башку и проломишь. А иначе от этих… (тут бармен осторожно скосил глаза в сторону столика, где сидел рыжий) не отвяжешься. Видишь, как смотрят? Либо забьют до смерти, либо зарежут. Хуже, если долго бить будут — это им особый кайф, знают, что ты все равно воскреснешь, так хоть удовольствие можно растянуть. А тебе больно будет. По нынешним временам, вторая жизнь — это лишние проблемы.
— Ничего не понимаю. А за что им меня убивать? Я же им ничего не сделал!
— Ха! — театрально хохотнул бармен, ставя перед Борисом бокал. — Ишь ты! Ничего ты им не сделал! Да ты им сделал уже тем, что у тебя две жизни! Сейчас с двумя жизнями вообще мало народу осталось. Человек без значка все равно что лось с нарисованной на боку мишенью. Тут на тебя каждый второй зуб точит.
— И что, во всем мире две жизни?
— Ну, конечно. Только у нас, как обычно, все криво… А на Западе одиночники… ну, те, у кого одна жизнь, защищены законом. Они получают всякие скидки, льготы, пособие по одножизненности. А если человека лишают первой жизни, то это карается так же, как и если бы его второй лишили. У них с этим строго. Или вот, например, человек на опасной работе с одной жизнью работает. Так у него тройная зарплата… м-да… А у нас… че-то не заладилось.
Тут бармен задумался и, несколько противореча своему восхищению западным подходом, добавил с неуместной заботой:
— Надо бы тебе сбросить балласт.
Борис вздрогнул.
— Да не хочу я ничего сбрасывать!
Бармен, однако, пропустил это восклицание мимо ушей.
— Я бы тебя зарезал, да не люблю я этого дела. Да и потом, если ты склерозник, хрен тебя знает, две у тебя или одна. Нет, нет… И даже не проси.
Он замотал головой, как бы отказываясь от заманчивого предложения.
— Да я и не собирался просить! — возмутился Борис. — Вот еще! Две жизни — это же… черт! Это же чудесно.
— Да, — усмехнулся бармен и посмотрел на Бориса с сожалением. — Сразу видно, с такими взглядами ты долго не протянешь. Не, поначалу все так думали. Когда только открытие это внедрили.
— И что?
— И ничего. На практике-то все сложнее оказалось. Ты сам подумай, какие кошмарные возможности это открытие дало. Бросила тебя девушка, а ты ей: смотри, на что я ради твоей любви готов — и раз в окошко! С пятнадцатого этажа. Понимаешь, испытать смерть, да еще и по причине — это ж маслом по сердцу. Любопытство, будь оно неладно. Самоубийства так и пошли косяками. Шестнадцатилетние, они же и так на голову ебанутые, а когда им вторую жизнь дали, ну, тут сам бог велел. Первый секс неудачный? В окошко. Девушка разлюбила? Петлю на шею. Родители машину не хотят покупать? Пулю в лоб. В институт провалился? Нож в сердце. Друг предал? Цианистый калий…
— Да я понял, понял, — поморщился Борис.
— Отнять у себя жизнь, — пусть и одну из двух, — это все-таки поступок. Но, конечно, тут же возросло и количество желающих убивать. Опять же. Девушка разлюбила? Ей пулю в лоб. Друг предал? Ему нож в сердце.
— Кошмар какой-то, — поежился Борис. Кажется, он уже начал жалеть о своем воскресении из мертвых.
— А дальше хлеще. Открытие-то сделали, а законы остались старыми. Определить, сколько у человека жизней можно только опытным путем, а так — фиг его знает. Потому и начался форменный беспредел. Забьют вот такие (тут он снова скосил глаза в сторону столика с рыжим) припозднившегося прохожего до смерти, а он через пять минут как новенький. Поди докажи, что у него одну жизнь оттяпали. Не будут же его убивать еще раз в качестве следственного эксперимента. Так что гуляй, Вася, мочи дальше, кого хошь.
— Через пять минут?
— Ага. Ровно пять минут. Сам несколько раз засекал. После того как мозг умирает, атомы восстанавливаются в той конфигурации, в которой они были ровно пять минут назад. Тут, главное, не переборщить. А то если увлечешься, в раж войдешь и будешь тыкать ножом больше пяти минут после смерти, то в какой-то момент ткнешь в уже новенькое тело. И тогда точно вторую смерть организуешь. А это уже уголовщина.
— А ты… вы… тоже убивали?
— Приходилось, — признался бармен, поморщившись — было видно, что этот опыт ему не очень понравился. — Приятель попросил.
— Его убить?!
— Да нет. Сначала первую жену, потом вторую. Сам-то он не мог, говорит: «Боюсь, увлекусь и по-настоящему угроблю». А тут надо, чтоб нервы железные были.
Борис нервно отхлебнул пива.
— Ну и нравы тут у вас.
— Ну, конечно, потом в результате всей этой катавасии дубликатов оставалось все меньше и меньше. А народ к тому моменту окончательно озверел. Выдумали значки вот…
Теперь Борис понял, почему на улице от него шарахались — без проклятого значка он и был тем самым лосем с нарисованной на боку мишенью.
— А почему же мне в больнице ничего не сказали?
Бармен задумчиво посмотрел в потолок.
— Не знаю. Я ж говорю, определить количество жизней невозможно. А значок…
Он не успел договорить, потому что в ту же секунду дверь распахнулась и в бар ввалился мужчина. Рубашка на нем была порвана, лицо в крови. Сзади, цепляясь то ли за джинсы, то ли за рубашку, волочилась женщина с растрепанной прической. Она была похожа на бульдога, вцепившегося мертвой хваткой в обреченную жертву. Следом бежали еще несколько женщин. Все они голосили, как умалишенные, и, судя по выкрикам (самыми пристойными из которых были «сволочь» и «мочи его!»), были явно не на стороне окровавленной жертвы.
— Мужики! — срывающимся фальцетом закричал мужчина, пытаясь отцепить от себя растрепанную женщину. — Помогите! Убивают!
— Стой, гад! — визжала та, пытаясь то ли его удержать, то ли самой на нем удержаться.
Заметив Бориса, мужчина протянул к нему руки и стал делать широкие роботообразные шаги. Чувствовалось, что нагрузка в виде волочащейся женщины серьезно сковывает его движения.
Борис в ужасе вжался в стойку бара, но краем глаза заметил, что бармен не только никак не отреагировал на ввалившуюся компанию, но даже закурил, воспользовавшись паузой.
Наконец, остальные женщины нагнали мужчину и повалили его на пол.
— Это что ж такое делается, а?! — закричала та, что висела на нем с самого начала, обращаясь ко всем присутствующим. — Этот кобель значок нацепил, и теперь его, понимаешь, не тронь. Мне за невымытую посуду в прошлом году глотку от уха до уха перерезал, а сам по бабам шляется, зарплату пропивает. А значок-то липовый! Двоежизнец он!
