за ним?
– Так это чтоб он другой бабе мое обещанное не отдал. – Можайская махнула на хлебницу: – Эй, Тимур и его команда, пенсионерке бутер слепишь? С сырком из холодильника? И себе сделай, сырок хороший, фермерский…
Она надкусила бутерброд, прожевала.
– Я вообще так-то с Колькой из его банды мутила. Колька добрый был, тока прижимистый, сволочь. Я, значит, оружие его у себя прячу, он мне обещал с каждого своего грабежа чуть не треть. Шиш там! Совсем чуть-чуть подкидывал, козел. А Валька Кочет – он как-то раз подкатывает ко мне – в статье-то верно указали, кстати, банда всего месяц в Тарасове пробыла, но Кочет, слышь… Подкатывает как-то раз ко мне, я уж домой почти дошла. Ну и – давай окучивать, мол, баба я – золото, а Колька меня не ценит. Не делится, хоть и обещал.
Я налила себе еще чаю, запивать действительно вкусный бутерброд.
– И, значит, с барского плеча мне отстегивает – слышь, это они уже сберкассу тогда взяли-то! – отстегивает мне неслабую такую сумму. Я думаю, не в ущерб себе, я примерно представляла – сколько они там взяли с этого грабежа-то. Я культурно охреневаю, мол, так и так, Валентин Архипович, за что милость-то такая?
– И что он вам сказал? – Я ярко представила себе Кочанова – Кочетова! – галантно подъезжающего к Майе Ринатовне с предложением, от которого невозможно отказаться.
– А то и сказал, что Колька – ненадежный и Валька давно уж от него избавиться вздумал. Но у Кольки – своя тарасовская схронка с добычей была. Не у меня, нет, конечно. Но такая… можно быстро добраться при нужде. Тогда ж еще легавые бдили, проверяли, не всплывет ли где добыча, или, может, кто крупной покупкой деньги будет отмывать… Короче, у каждого из той банды своя схронка была. И Кочет мне предложил сделку. Мол, вот это, что я тебе сейчас даю – это фигня, семечки, это я тебе за Кольку компенсирую. А вот если ты мне Колькину схронку сдашь, то оттудова всю добычу пополам. Поможем друг другу, значит. И захочешь – в Москву рванем, свое дело откроешь, там сейчас самая такая почва, жирная.
– И – кинул? – понимающе кивнула я.
– Кинул, – рубанула без всякого сожаления и горечи Можайская. Доела бутерброд. – В один прекрасный день, бляха-муха, красота необписанная: Кольки нет, у меня на руках пушка бандюганская и бандюганский же от Вальки нехилый аванс. А все эти хлопчики-молодчики как сквозь дырку от нужника провалились.
Майя Ринатовна кивнула на папку с ксерокопиями статей.
– Я-то на газетки тогда внимания не шибко обращала. Понимаешь, подумала, дура: вдруг отвод глаз. Валька-то хитрожопый. Он мне говорил, мол, сначала мы бандой-то из Тарасова отвалим, я тебе только приметку оставлю, типа записку-напоминалку. Выждем месяц-другой, пока вся пурга уляжется, и я за тобой приеду, а ты до тех пор – молчок.
Я заинтересованно вскинулась при словах «записку-напоминалку», но следовало дать договорить Майе Ринатовне. Видно было, что она хранила эту историю в тайне долгие годы.
– Че ты думаешь, не приехал, конечно. У меня-то и деньги, и пушечка в надежном месте были припрятаны, только я знала – где. Но тут еще попер этот мандраж с той бабой домкультуровской, на допрос ее водили и прочее. И я как мышка, ни в Колькину схронку не суюсь, ни свою не навещаю. Выжидаю, стригу себе клиенток потихонечку…
– Вам было страшно? – посочувствовала я.
Сейчас готовность Майи с пистолетом в руках обороняться от вестницы с приветом из прошлого даже вызывала уважение.
– Подристывала маленечко, – согласилась Можайская. – Думала, если все путем пройдет и легавые не гребанут за соучастие – весь этот сраный аванс девкам своим из «Прядки» на премии спущу. Я тогда-то уже, в октябре, управляющей стала.
– И как?
– Ну, девчонки радовались как не в себя, чуть кипятком не ссали с этих премиальных. Веришь, ничего себе из тех денег не оставила, так было тошно. Потом еще вся эта муйня с перестройкой пошла, и я такая – на хрен мне та Москва? Вон тут девки мои в «Прядке» чуть не молятся на меня, и клиентура прикормлена, и связи есть, и мужики, когда хочу, не кобенятся. Пушку-то я потом – улучила момент, выкинула. И схронку Колькину вовсе десятой дорогой обходила. Пустая она, наверняка пустая. А больше у меня с той истории ничего и не осталось… – Она издала несколько скрипучих смешков: будто ржавая машина пыталась завестись. – Вот поэтому – нечего Кочету с меня иметь, и так уж… Ребенок, я не могу! Нужен он ему был бы, тока если б из золота был сделан… Ребенок! Наследство! Ой, не могу!
Она покачала головой, посмеиваясь.
– Значит, ничего он вам и не оставил больше? А что за приметка? То есть записка-напоминалка?
– Че?
– Он вам сказал, – терпеливо напомнила я, – мол, оставлю приметку, записку-напоминалку. Что за приметка? Как выглядела?
Майя Ринатовна наморщила лоб, напряженно вспоминая. Только сейчас стало очевидно, что я разговариваю с пожилой женщиной. До этого ни манера речи, ни манера поведения, ни даже внешность не наводили на мысль о возрастной слабости, старости и прочем подобном. Этим Майя напоминала Кочетова-Кочанова.
– А. Вспомнила, – наконец произнесла она. – Эта штука до сих пор у меня. Такая мелочь, я и забыла совсем. На вещдок-то не тянет, не то что пушка.
– И-и? – Я подалась вперед.
Только затем, чтобы с более близкого расстояния узреть выставленный Майей кукиш.
– Если мои зенки старые меня не обманывают, у нас тут вродь как баш на баш, кисуля. Если тебе эта вещичка нужна, будь лапой – дай наводку на этого ********. Что уставилась? Подумать нужно? Думай, не тороплю. У меня из-за тебя весь график сбился, и времечко свободное появилось.
Я оценила ситуацию. Метод силы тут не годился: Можайская была мне гораздо полезнее лояльной и разговорчивой, вон сколько нужного поведала. И она, очевидно, хотела вмешаться в ситуацию, форсировать ее развитие.
К тому же я не знала, что это за напоминалка, где она спрятана и как ее использовать. А терять время мне было совсем не с руки. Вдобавок… если Майя создаст Кочанову сложности,
