Наконец кончились дорожные мытарства. Вместо бедных литовских фольварков замелькали чистенькие польские местечки с благоустроенными гостиницами. На станциях — непременные цыплята, вареные раки и спаржа; на стенах станций — портреты «героев Кракова и Вильны»… 2 марта Вяземские въехали в укрепленное предместье Варшавы — Прагу, что на правом берегу Вислы.
После трех неудачных попыток найти жилье княжеская чета поселилась в Краковском предместье, аристократическом районе города. «Из спальни видим через узкую улицу Вислу, а из гостиной площадь, на которой торчит Сигизмунд III, — писал князь в Россию. — Таким образом окружены мы историей и поэзией». Едва оправившись от болезни, он завязывает многочисленные светские знакомства и изучает историю Варшавы и Польши.
Согласно решению Венского конгресса, с 1815 года Королевство Польское входило в состав Российской империи. Однако Александр I даровал Польше конституцию, сохранил сейм, объявил польский язык государственным; крепостное право, отмененное Наполеоном, восстановлено не было, солдаты польской армии служили не двадцать пять лет, как в русской, а восемь. Все эти меры входили в большой комплекс либеральных реформ, которые готовились в глубокой тайне особо доверенными людьми (в том числе Новосильцевым). Польша с ее демократическим, по понятиям того времени, государственным устройством была как бы полигоном, на котором проверялась эффективность нового курса. И если бы он был сочтен полезным, «польская модель» была бы распространена на территории всей России… Тем не менее многие россияне, не посвященные в тайную суть дела, смотрели на польскую политику правительства с неприязнью, видя в ней лишь заигрывания с новыми подданными.
«Варшава, тогда блестящая… празднующая перерождение свое, повеяла на меня незнакомым, новым духом, — пишет Вяземский. — Я скоро и легко акклиматизировался, да иначе и быть не могло. Почин мой в Варшаве был самый благоприятный». Он старался стать настоящим варшавянином — пил чудесный кофе по-венски в кофейне «Wiejska Kawa», ездил на гулянья в Беляны и Крас и ц кий сад, покупал газету Дмушевского, бывал в Народовом театре, где смеялся блестящей игре комика Жулкевского и невольно чувствовал, как «между представлениями на сцене и зрителями пробегают таинственные, неуловимые токи национального электричества»… Польская столица выглядела особенно нарядной и оживленной, когда в Варшаву прибыл Александр I с огромной свитой (в которую входили и арзамасцы Северин и Жихарев, и старый знакомый Вяземского по 1812 году Милорадович). Город готовился к торжественному открытию Первого сейма, парламента Польши.
По конституции 1815 года сейм состоял из двух палат — сената и посольской избы. В сенат входили наследник цесаревич, великий князь Константин Павлович, епископы, крупные магнаты; в избу — 128 послов, избранных на шляхетских сеймиках сроком на шесть лет. В конституции было сказано, что отныне сейм будет собираться раз в два года, в присутствии государя. К концу февраля выборы в парламент завершились, все было готово к открытию. Оставшиеся дни проходили в балах и смотрах маленькой польской армии.
Блестящие залы, так мало похожие на московские… В Москве, конечно, есть свой большой свет, но он удален от двора, лишен чопорности и — с точки зрения петербуржца — чересчур своеволен и провинциален. А здесь — необыкновенное смешение европейских нравов (поляки) с царедворскими (гости из Петербурга). Блестящие молодые генерал-адъютанты, затянутые в модные сюртуки дипломаты, окружающие графа Каподистрию (среди них мелькает ловкий, любезный Северин — давно ли в пансионе патера Чижа его дразнили «котенком»?), польские аристократы… Шелест голосов и общее движение, сопровождающее любое появление императора. Вот он направляется к чете Вяземских. На них смотрят десятки глаз. Вера Федоровна, приседая в глубоком реверансе, адресует государю лучшую свою улыбку. Александр Павлович, победитель Наполеона, блестящий дипломат, которого не затмят ни хитрый Меттерних, ни старик Талейран… Он любезно осведомляется у князя о его здоровье. Спрашивает, как понравилась ему Варшава. Читал ли он «Историю государства Российского», которая на днях появилась в продаже… Не говорить же, что почти всю «Историю» он прочел еще в рукописи у себя в подмосковной…
— Нет, Sire[20], еще не успел.
— А я прочел ее с начала до конца, — самодовольно произнес император…
15 марта состоялось открытие сейма. Вяземский на нем присутствовал. Действо было помпезное и торжественное, Депутаты заполнили зал, после этого расселись почетные гости, и наконец появился царь, одетый в мундир Отдельного Литовского корпуса, с синей лентой ордена Белого орла через плечо. Он выступил с большой речью на французском языке, которая произвела в обществе — сначала в Варшаве, а потом и во всей России — ошеломляющий эффект. В присутствии депутатов сейма и русских гостей император прямо заявил о том, что в ближайшее время у России будет своя конституция. «Законно-свободные учреждения не суть мечта опасная, — заключил император, обращаясь к депутатам. — Вам надлежит явить на опыте эту спасительную истину…»
Речь Александра I резко разделила русское общество на сторонников и противников конституции. Многие были оскорблены тем, что историческое заявление было сделано перед польской аудиторией. Это задело и Вяземского: «Я стоял в двух шагах от него… и слезы были у меня на глазах от радости и досады: зачем говорить полякам о русских надеждах!» Хотя речь царя и вдохновила князя Петра Андреевича («Государь был велик в эту минуту, душою или умом, но велик»), но все же не настолько, чтобы он утратил чувство реальности, — его письма Александру Тургеневу в Россию полны сомнений в искренности императора. «Пустословия тут искать нельзя: он говорил от души или с умыслом дурачил свет, — пишет Вяземский. — На всякий случай я был тут арзамасский уполномоченный слушатель и толмач его у вас. Можно будет и припомнить ему, если он забудет. У нас в России тем хорошо, что все — как с гуся вода». Отпечатанную листовкой речь он шлет брату Александра — Сергею, отчеркнув самые пафосные фрагменты и приписав на полях: «Croyez cela et buvez de l’eau»[21] …
Однако пока причин сомневаться в искренности Александра I не было. Старшее поколение испытало сильные чувства. «Наши бригадиры от горя получили такой спазм в горле, что не могут пропустить ни ложки ботвиньи, ни куска стерляди, а трое чуть-чуть кулебякою не подавились», — саркастически писал московский знакомый Вяземского Алексей Михайлович Пушкин… Среди стариков пошли слухи о том, что государь примет католичество, перенесет столицу из Петербурга в Варшаву и оттуда будет управлять Россией… Молодежь между тем ликовала. Жизнь меняется! Россия на правах равной входит в Европу!.. Карамзин писал Дмитриеву в эти дни: «Варшавские речи сильно отозвались в молодых сердцах: спят и видят Конституцию; судят, рядят; начинают и писать… И смешно, и жалко! Но будет, чему быть. Знаю, что Государь ревностно желает добра; все зависит от Провидения — и слава Богу!.. Пусть молодежь ярится: мы улыбаемся».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
