Будущей тэрн-ари положено заниматься чем-то таким, вот отец и не возражал. Тот факт, что Женевьев делает это по зову сердца, должно быть, ни разу не приходил ему в голову. Как и тот, что у дочери стоило бы поинтересоваться, прежде чем делать ее невестой наследного принца. Но… всего лишь одна встреча с Сезаром — и Женевьев поняла, что теперь уже ей не хочется возражать. Он поразил ее своей зрелостью, галантностью, вниманием к ней и к ее интересам. Они действительно много общались, гораздо больше, чем предписано этикетом, поэтому их пара всегда вызывала наиживейшее внимание.
Ферган и отец были довольны тем, что происходит, вот только для Женевьев все это ни разу не было игрой. Не было политикой. Ей в самом деле нравилось проводить время с Сезаром, тем более что их интересы и взгляды на жизнь во многом, да буквально во всем, совпадали. Им было о чем поговорить, им никогда не было скучно вместе, и она сама не заметила, как влюбилась.
А когда поняла, что влюбилась, было уже слишком поздно. Сезар ни разу не позволял по отношению к ней ничего компрометирующего, и это она тоже поняла слишком поздно. Галантность, вежливость, внимание, совпадение интересов и взглядов — все это не значит ровным счетом ничего, если нет страсти. Искры. Того, что обычно возникает между мужчиной и женщиной, неравнодушными друг к другу.
Он не стремился ее касаться, не бросал противоречивых взглядов на губы, не оглаживал ими фигуру. Женевьев уговаривала себя, что это всего лишь его воспитание, что он просто такой сам по себе, но уже тогда это было слабым утешением. Даже несмотря на то, что они были друзьями — они действительно стали друзьями, ей отчаянно хотелось большего.
Хотелось почувствовать его губы на своих, пусть даже это подвергло бы риску ее репутацию, случись кому-то увидеть или узнать об этом, хотелось неловкого касания рук. Хотелось, чтобы он хоть раз признался ей в том, в чем она не могла признаться ему — что с трепетом ожидает их первой ночи. Женевьев почти решилась с ним об этом поговорить, но тут появилась София Драконова.
Хотя как сказать — появилась. Она и до этого была, но внезапно оказалась под кураторством Сезара и вошла в его жизнь. Настолько быстро, ярко, огненно, как вспышка — как никогда не получалось у нее самой. Тогда-то Женевьев впервые узнала о том, что такое ревность. Тогда впервые в жизни почувствовала, каково это — когда мужчина, который скоро назовет тебя женой, голодно, жарко, невыносимо чувственно смотрит на другую.
О да, на нее он смотрел так, как никогда не смотрел на Женевьев. С ней он позволял такое, что могло просто и легко разрушить все — в частности, когда в Академии просто перекинул ее через плечо и унес на глазах у всех.
У них все-таки состоялся откровенный разговор: не тот, о котором Женевьев мечтала, а по поводу Софии. Сезар обещал, что это больше никогда не повторится, что он нацелен на их брак, и ему ничего не помешает, что это был просто воспитательный момент. Наверное, не стоило ему верить, но сердце верит в то, во что хочет. Верит, отринув голос разума и все, что происходит у тебя на глазах. Вот и Женевьев поддалась ему. Поддалась этому чувству, позволила себе просто отвернуться от того, что было очевидно.
За что потом жестоко поплатилась.
Когда она поняла, что не сможет быть его женой ни ради своей однобокой любви, ни ради политики? В тот миг, когда Сезар оставил ее одну за ужином и не вернулся. Когда вылетел вслед за Люцианом, изменившись в лице, узнав о том, что на Софию Драконову напали какие-то горожане. Для нее это стало последней каплей. Именно в тот момент пришло осознание, что все. Она не хочет, не может и не сможет так жить. Что нужно его отпустить, пусть даже от этого очень больно.
Понимая, что отец не позволит ей этого сделать, Женевьев просто пошла к Фергану. Разумеется, надолго тайной этот разговор не остался, она едва успела вернуться, как Белавуард пригласил ее в кабинет. Поставил Cubrire Silencial и орал так, что тряслась мебель. У него даже драконьи черты начали проступать, в какой-то миг Женевьев показалось, что сейчас начнется оборот.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Ты опозорила нашу семью! — тяжело дыша, выплюнул отец. — Как ты могла?! После всего того, что мы с матерью для тебя сделали?!
Над матушкой колдовали целители: она показательно упала в обморок, когда Женевьев вернулась. Отец не стал скрывать, явно для большего эффекта, и Лоиза Анадоррская встретила дочь с залитыми слезами лицом и укоризненным взглядом. Чтобы потом прямо на ее глазах картинно потерять сознание.
Женевьев знала о том, что не все матушкины обмороки — настоящие, но все равно не могла избавиться от чувства вины. Оно укусом бьянигла проникало в сердце, отравляя и заставляя чувствовать себя маленькой, никчемной и неблагодарной.
— Папа, он меня не любит! У него роман с другой! — попыталась она объясниться хоть как-то, но отец взревел ошпаренным драконом:
— Не любит?! Роман с другой?! Женевьев, ты же не вчера родилась! Ваш брак изначально был политическим, ваши отношения — для народа и для создания наследников! Какая тебе вообще разница, с кем он путается?! Вспомни хотя бы Эттиану Эзалийскую! Если бы супруга Отторгана Великого побежала отказываться от их брака, во что бы все превратилось?! Не любит! Да он всю жизнь провел с этой Эттианой, а ты подставила меня из-за какой-то нелепой интрижки!
Женевьев судорожно вздохнула. Она хотела сказать, что брак с Сезаром никогда не был для нее только политикой, и что для нее есть разница, но отец перебил ее раньше, чем она успела начать.
— Позор, — хлестко и жестко повторил Белавуард, глядя на дочь и раздувая ноздри, как обернувшийся. Из них разве что струйки дыма не вырывались. — Какой позор! Ты завтра же, вместе со мной, пойдешь к Фергану, мы принесем свои извинения за твою недостойную просьбу, и сделаем все, что он попросит, чтобы эта помолвка осталась в том статусе, в котором она была.
— Нет, — жестко произнесла Женевьев.
Впервые в жизни она осмелилась так перечить отцу.
— Нет? — Белавуард опешил.
— Нет. Я не пойду на такой брак. На брак, в котором я буду никем. Я не стану жить рядом с мужчиной, который… — Ее голос прерывался, Женевьев задыхалась от волнения. Возможно, относись она к Сезару так же, как и он к ней, для нее легче было бы все это пережить. Легче воспринять, что он любит Софию, что он хочет быть с ней. Но она любила его, и сердце не принимало, что ей нужно будет терпеть отношения, в которых она — никто. — Который любит другую.
Отец в два шага преодолел разделяющее их расстояние, от его резких движений что-то упало с массивного красного дерева стола и с глухим стуком утонуло в ковре.
— Пойдешь, — прошипел он, глядя ей в лицо. — Пойдешь, или завтра же покинешь мой дом, и ни один благотворительный фонд не захочет с тобой сотрудничать. Такая дочь, дочь, думающая только о себе, мне не нужна.
Женевьев не успела даже слова вставить, как он продолжил:
— Подумай хотя бы о матери, если тебе плевать на брата и на меня. О том, как это скажется на ее репутации! Ведь именно женщина ответственна за поступки дочери, за ее воспитание. Ты знаешь, сколько всего она сделала для тебя! Знаешь — и вот так просто это перечеркнешь? Просто потому что тебе в голову взбрела… любовь?!
Последнее Белавуард вытолкнул с таким выражением лица, будто любовь была какой-то мерзостью. Пакостью, от которой стоит немедленно отмыться, да получше.
— Сезар Драгон — достойный во всех отношениях дракон. Он замечательно к тебе относится, и чем ты ему отплатила?
«Да не нужна я ему!» — хотела закричать Женевьев, но поняла, что уже заранее проиграла. Отцу все равно, что с ней будет в этом браке, матери… у Лоизы Анадоррской всегда были свои ценности, и любовь в них никогда не входила. Замуж за отца она вышла по расчету, и их двоих это устраивало. Но ведь главное, что это устраивало двоих? Чтобы это устраивало и его, и ее? Как быть, если все внутри восстает против свадьбы с Сезаром, хотя глупое сердце продолжает рваться к нему?
