из нас, что случится с подругой, после того как отцы отправят нас во взрослую жизнь? Мои мысли метались, как челнок на большом ткацком станке, и я вернулась к действительности, лишь услышав мое имя, произнесенное матерью. В голосе Лии звучал гнев: мы задержались слишком долго. Мы с Тавеей мигом вскочили и рука об руку поспешили с корзиной лука назад, к шатрам.
После этого мы обе делали всё возможное, чтобы остаться вместе, наблюдая, как жены Иакова и Исава с плохо прикрытым любопытством присматриваются друг к другу.
Они изучали одежду и делились рецептами блюд, вежливо просили повторить непривычные имена, уточняя, как те правильно звучат. Я видела, как моя мать косится на женщин Ханаана, как напрягается Адат, когда Билха добавляет горсть свежего лука к рагу из сушеной козлятины. Однако внешне вся эта настороженность была замаскирована за фальшивыми улыбками и неизбежными хлопотами.
Пока женщины готовили еду, Исав и Иаков скрылись в шатре моего отца. Тем временем сыновья Исава расположились на ночлег, а затем собрались у входа в шатер Иакова, где стояли мои братья. Рувим и Елифаз любезно рассказали друг другу о стадах своих отцов, сравнив количество животных, обсудив их здоровье и обменявшись секретами выбора пастбищ и обращения с пастушьими собаками. Елифаз, казалось, удивился, узнав, что ни сам Рувим, ни его братья до сих пор еще не женились и не обзавелись детьми, однако Рувим явно не хотел углубляться в эту тему. В разговоре двоюродных братьев то и дело повисали паузы, молодые люди рассеянно пинали ногами комья земли, сжимая и разжимая кулаки.
Наконец ткань, прикрывавшая вход в шатер Иакова, была поднята, мой отец и Исав вышли наружу, жмурясь на еще не угасшее сияние заката, и приказали подавать вино и приступать к трапезе. Два брата сидели на одеяле, которое Иаков расстелил своими руками. Их сыновья устроились в очередности, отражавшей существовавшую в семье иерархию: Елифаз и Рувим стояли за спинами отцов, Иосиф и Корей сидели по сторонам от них. Бегая туда-сюда с винными чашами, я отметила, что мои братья не только превосходили числом сыновей Исава, но и были намного красивее. Тавея подавала мужчинам хлеб, а наши матери и их служанки наполняли тарелки, пока мужчины не насытились так, что больше уже не могли есть.
Каждая женщина при этом подмечала, кто отдал предпочтение приготовленному ею мясу, испеченному ею хлебу и сваренному ею пиву, а мужчины старательно нахваливали угощение, которое подносили их невестки.
Исав охотно пил пиво, сделанное Лией, и налегал на приправленную луком козлятину - блюдо, которое особенно удавалось Билхе. Иаков ел немного, но сделал всё возможное, чтобы воздать должное еде, принесенной ему Васемафой и Адат.
Когда мужчины покончили с трапезой, за еду принялись женщины и девочки, но, как обычно бывает в дни больших пиров, за время долгих часов готовки все уже так напробовались, что почти лишились аппетита. Моим матерям прислуживали рабыни Исава -две крепкие девушки с маленькими серебряными колечками в верхней части ушей. Одна из них была беременна. Тавея шепнула мне, что та носит семя Исава и, если родит сына, снимет серьгу и станет его младшей женой. Я пригляделась к этой рабыне, чьи лодыжки были толстыми, как у Иуды, а затем взглянула на стройную Васемафу и сказала подруге, что вкусы Исава широки и разнообразны. Она захихикала, но близость Адат заставила нас умолкнуть.
Дневной свет угасал, когда Иаков и Исав начали рассказывать истории. Наши работники принесли светильники, рабы Исава наполнили их маслом, и языки пламени плясали на лицах всех членов моей семьи, внезапно ставшей столь многочисленной. Мы с Тавеей сидели бок о бок, слушая историю нашего прадеда Аврама, покинувшего древний дом в Уре, где поклонялись Луне во имя Нанны и Нингаль, и отправившегося в Харран, куда юношу вел голос бога по имени Эль, который в конце концов направил его в Ханаан. На юге Аврам совершил великие деяния: убил тысячу человек одним ударом, потому что Эль дал ему силу десяти тысяч мужчин.
Иаков говорил о красоте Сары, жены Аврама и служительницы Инанны, дочери Нанны и Нингаля. Инанна так любила Сару, что явилась той в терпентиновой роще в Мамре и на склоне лет подарила ей здорового сына. Этот сын и был нашим дедом Исааком, мужем Ревекки, приходившейся жрице Саре родной племянницей. Да-да, той самой Ревекки, моей бабушки, которая теперь служила в святой роще Сары в Мамре.
Должным образом припомнив события из семейной истории, отец и дядя перешли к рассказам о своем детстве: они похлопывали друг друга по спине, описывая времена, когда ускользали из сада своей матери, чтобы поиграть с новорожденными ягнятами, перебирали имена любимых собак: Черный, Пестрый. Братья особенно нахваливали удивительную суку со странным именем Трехногое Чудо: она пережила нападение шакала и, даже став калекой, охраняла стадо наравне с лучшими псами.
Так приятно было видеть лицо отца, захваченного потоком этих воспоминаний. Он словно бы вновь стал мальчишкой - беззаботным, сильным, смышленым. Исав напомнил ему, как однажды они свалились в вади и явились потом в шатер матери, покрытые густой серой грязью. Братья смеялись, вспоминая, как украли хлеб, приготовленный для семьи на целый день, и потом, объевшись так, что обоим стало дурно, терпеливо приняли побои.
Когда бесчисленные истории закончились, наступила приятная тишина. Мы слушали шорох стад и журчание Яббока. А затем Исав завел песню. Мой отец улыбнулся и подхватил, громко и страстно, и я слушала незнакомые слова пастушеской песни, где рассказывалось о некоем баране, сумевшем обрюхатить великое множество овец. Женщины поджимали губы, возмущаясь столь непристойным текстом. К моему удивлению, все мои братья, как родные, так и двоюродные, прекрасно знали слова и присоединились к певцу, периодически разражаясь возгласами и смехом.
Когда мужчины закончили петь, Исав кивнул своей старшей жене, которая подала знак, отверзающий уста всех его женщин. Они исполнили гимн в честь Анат (так ханаанеянки называли Инанну), восхваляя доблесть богини в войне и ее силу в любви.
Их песня настолько отличалась от всего, что я слышала прежде, что по шее у меня побежали мурашки. Я даже подумала на мгновение, что Иосиф пощекотал мне шею травинкой, и обернулась, чтобы упрекнуть его. Однако увидела, что брат сидит рядом с отцом и глаза его сияют.
Ханаанеянки пели в унисон, сплетая паутину звука. Их песня напоминала воздушную, радужно окрашенную ткань. Я даже и не предполагала, что человеческие уста способны воспроизвести такую красоту. Никогда раньше я не слышала подобной гармонии.
Когда
