твоей семьей, ни даже к Уильяму Брукхёрсту. Ведь даже самые жестокие из наших врагов и даже злодеи считают свои поступки оправданными.
Так говорил мудрый старый священник, живущий в мирной обители, вдали от жестоких страстей и кровопролитных стычек. Если бы не монастырское уединение, вряд ли бы он так благостно рассуждал о врагах и злодеях.
— Стало быть, вы думаете, — сказал Майлз, — что я поступаю дурно, намереваясь вступить в смертный бой со свирепым графом Альбаном, который искалечил тело и судьбу моего отца?
— Нет, — задумчиво ответил отец Эдуард, — я так не думаю. Война и кровопролитие кажутся мне тяжким и греховным делом, но Бог допустил в мир зло. И порой оно искореняется жестокими мерами.
Майлз не совсем понял, что имеет в виду старый священник, но ему было ясно: его духовный отец не считает злом замышляемую битву с графом Альбаном.
Вскоре Майлз был уже во Франции в отряде лихого солдата удачи, каким оказался лорд Джордж. Он провел здесь всего шесть месяцев, но эти месяцы очень изменили его жизнь. В жестоких битвах, которые разгорелись под стенами Парижа, в разгульной жизни, которую он наблюдал при бургундском дворе в самом Париже после перемирия — в обществе блестящем и подлом, остроумном и жестоком, — развеялись многие наивные иллюзии юности, и характер Майлза быстро приобрел мужскую твердость. Война, кровь, зло, которое он видел, были беспощадным испытанием для его души, и я не могу не восхищаться моим героем, который с честью выдержал его. Он больше не был тем невинным подобием сэра Галаада, тем мечтательным юношей, что предстал в своих чистых одеждах перед королем, посвящающем его в рыцари, но его суровой и сильной натуре претили безнравственность и разврат, царившие вокруг него.
И вот однажды его нашел гонец. Он доставил письмо от графа, предписывающее Майлзу без промедления возвращаться в Англию и прибыть в Хаус-Хаус близ Лондона. Майлз понял, что его час настал.
Солнечным апрельским утром он и Гаскойн проскакали мимо караульных будок заставы Тэмпл, оставив позади старый Лондон с его блеклыми каменными стенами, кривыми грязными улочками, деревянными домами и островерхими кровлями, над которыми высился купол собора св. Павла[20]. Перед всадниками лежала широкая полоса Стрэнда[21], по одну сторону от него виднелись крыши дворцов духовной и светской знати, по другую — раскинулся одетый первой зеленью Ковент-Гарден (или, как его тогда называли, Конвент-Гарден, то есть монастырский сад). Далее простиралась гряда невысоких холмов с огромными каменными мельницами, крылья которых медленно вращались под напором легкого апрельского бриза. Потом показались Шотландский дворец, Уайтхолл и Вестминстер[22].
Майлз впервые видел знаменитый Лондон. Если бы он попал сюда шестью месяцами раньше, он был бы вне себя от восторга. Теперь же он рысил по его улицам как бывалый воин, со спокойным интересом глядя на открытые лавки, пестрые лотки и высокие остроконечные дома, на толчею торговцев и ремесленников, на горожан, спешащих по своим делам и выбирающих дорогу между сточными канавами. За последнее время он так много всего навидался, что как-то утратил интерес к новым вещам. И ему не хотелось растягивать свое путешествие в Хаус-Хаус. Голова была занята не очень высокими думами.
Разговор с графом сулил немало интересного для обоих. Майлз удивился тому, что его покровитель выглядел точно так же, как и полгода назад. А лорда Хауса поразило, насколько за это время изменилась внешность молодого человека. Суровая жизнь в лагерях и в боевых условиях минувшей зимы огрубили лицо, еще недавно такое по-мальчишески свежее. Кожа обветрилась и посмуглела. Усы и борода стали темнее и гуще, а белая полоса шрама на правом виске если и не устрашала как знак суровости, то придавала лицу особую мужественность. Минуту-другую они безмолвно стояли, глядя друг на друга. Майлз первым нарушил молчание.
— Милорд, — сказал он, — вы послали за мной, и вот я вернулся.
— Где ты сошел на берег, сэр Майлз? — спросил граф.
— Я и мой оруженосец сошли на берег в Дувре прошлым вторником.
Граф Хаус погладил свою бороду.
— Ты так изменился, — сказал он, — и я не думал, что не сразу узнаю тебя.
Майлз невесело улыбнулся.
— Во Франции мне привелось повидать такое, что за день можно было постареть на месяц.
— Из этого я могу заключить, — сказал граф, — что тебе выпало много испытаний. Я знал, что в лагере дофина тебе придется немало пережить, иначе я не послал бы тебя во Францию.
Наступило молчание, граф неподвижно сидел, внимательно оглядывая высокую статную фигуру стоящего перед ним рыцаря. Сильная кисть руки привычно охватывала рукоять тяжелого меча, вокруг ножен которого был обернут ремень, на латах играли солнечные блики.
— Сэр Майлз, — сказал граф, наконец нарушая затянувшуюся паузу, — ты знаешь, зачем я призвал тебя сюда?
— Да, — спокойно ответил Майлз, — вы могли вызвать меня из Парижа только для того, чтобы сразиться с графом Альбаном. Зачем же еще? И вот я здесь.
— Ты говоришь очень смело, — сказал граф. — Надеюсь, твои поступки будут столь же отважны, как и слова.
— О моих поступках можно справиться у других воинов. Думаю, никто не может назвать меня трусом.
— Еще бы! — сказал граф, улыбаясь. — Посмотри на себя. Кости и мускулы. Я не хотел бы быть на месте того, кто осмелится обвинить тебя в трусости. Что же касается твоего предположения, то ты не ошибся. Я призвал тебя сюда, чтобы ты сразился с графом Альбаном. Час почти пробил, и я сей же час посылаю за твоим отцом, чтобы он немедленно прибыл в Лондон. А покуда нас с тобой не должны видеть вместе, это опасно для нас обоих. Я говорил с его высочеством принцем Уэльским, который, как и многие другие, держит нашу сторону. Он обещал взять тебя на службу, пока не настанет срок свести тебя с твоим врагом. Завтра я отвезу тебя в Скотленд-Ярд, где сейчас живет его высочество.
Когда граф закончил свою речь, Майлз поклонился, но ничего не сказал. Граф немного помедлил, давая ему время обдумать ответ.
— Ну что ж, — произнес он наконец с нотками нетерпения в голосе, — тебе нечего сказать? Мне кажется, мои слова оставили тебя равнодушным.
— Милорд, вы позволите
