— Я терапевт, а какое отношение это имеет к делу? — теперь я понимала, что чтобы я не сказала, эта офисная крыса меня никогда не поймёт, потому что никогда не оказывалась в такой же ситуации, как и я, а всегда только и делала, что перебирала бумажки.
— В работе хирурга, нет места размышлениям. Очень часто, нам приходится принимать решения за доли секунд и нам просто не хватает времени думать о том, кто перед нами лежит на столе, потому что, даже секунды нашего промедления, могут лишить человека возможности двигаться или даже жизни, — я понимала, что говорю в пустоту, но всё равно хотела, чтобы она хоть немного поняла, что представляет из себя моя работа, но весь её внешний вид кричал о том, что ей абсолютно плевать на мои слова.
— Именно поэтому вы так часто совершаете ошибки. Вы должны очень хорошо думать перед тем, как что-то сделать. Своими необдуманными действиями вы вредите не только себе и клинике, но и причиняете умышленный вред здоровью ваших пациентов.
— Мы никогда умышленно не навредим своим пациентам.
— В любом случае, сейчас не об этом речь. Сейчас я хочу узнать, как получилось так, что вы провели операцию мальчику, замечу, неудачно провели, из-за чего он теперь испытывает не только проблемы с физическим здоровьем, но и получил психологическую травму, — её слова вызвали у меня шок. Я настолько растерялась, что даже не могла что-то сказать, а в моей голове крутился только один вопрос. Кто тот человек, который написал эту жалобу и так полил меня дерьмом?
— Я не понимаю, какие у вас могут быть ко мне вопросы. Я лично не проводила операцию, я только ассистировала, поэтому никак не могу вам ответить на интересующие вас вопросы, — я взяла себя в руки, потому что не в моих правилах было расклеиваться на глазах у постороннего человека, но внутри меня всё кипела, и я прекрасно понимала, что сейчас меня может накрыть сильный нервный срыв. Моё состояние было очень нестабильным, и я была на грани. Мне то хотелось рассмеяться, то заплакать из-за абсурдности тех обвинений, которые могут стоить мне не только карьеры, но и всей жизни. Всё-таки это очень хреново, когда вся твоя жизнь вращается только вокруг чего-то одного, ведь однажды может прийти день, когда это что-то у тебя заберут и ты останешься, как та старуха, у разбитого корыта.
— Виктория Владимировна, кажется вы меня совсем не поняли. Наш разговор это не просто галочка, которую мне необходимо поставить в очередном отсчёте, всё намного серьёзнее, чем вы можете себе представить и не в ваших интересах лгать мне, потому что каждое ваше слово будет проверено.
— Я это прекрасно понимаю, поэтому говорю с вами начистоту.
— Нет, всё же вы не поняли меня. До беседы с вами я провела небольшое расследование. Я разговаривала с медперсоналом вашей клиники и Андреем Лазаревым, так же я просматривала видеозаписи вашей операции. Все факты указывают на то, что именно вы руководили ходом операции, хотя оперирующим хирургом и значится Андрей Лазарев. Мне очень жаль, что вы так и не поняли всей серьёзности ситуации и продолжаете мне врать и со мной пререкаться, — каждое её слово ранило меня, как самый острый кинжал. Снаружи я оставалась всё такой же невозмутимой, но внутри — истекала кровью от понимания того, что меня тупо слили и выхода из этой ситуации просто нет. Жалоба поступила, не удивлюсь даже если узнаю, что это сделал Денис или кто-то из его ближайшего окружения, и теперь нужен козёл отпущения, которым и стала я. Все так уговаривали меня на эту операцию, а после того, как я её провела, тупо слили, даже несмотря на то, что всё прошло успешно. Да, только такая дура, как я могла поверить в то, что прошлые обиды и ошибки можно оставить в прошлом, но теперь я в очередной раз убедилась, человек так устроен, что просто не может простить и забыть того человека, которому причинил много боли и страдания и именно поэтому будет винить его во всех своих бедах, а потом вновь очень больно бить. Что ж, я выучила очередной урок жизни и приму его, главное понять, как выйти из этой ситуации с наименьшими потерями.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Да, я проводила операцию вместе с Андреем Лазаревым, но я ей не руководила. Андрей оперировал по моей методике, и я была там на тот случай, если что-то пойдёт не так, но, как мы знаем, всё прошло хорошо и моё вмешательство не понадобилось.
— Вы говорите о той методике, которая не была разрешена для проведения на детях?
— Родители дали разрешение на то, чтобы операция была проведена этой методике и у меня есть все соответствующие документы.
— Да, есть, но родные мальчика заявляют, что вы заставили их подписать эти бумаги, а они согласились только из-за отчаяния, потому что вы уверяли, что это был единственный шанс спасти ребёнка, — кто бы сомневался, что они так скажут. И ведь я знала, что если что-то случится, то всё именно так и будет, но было очень неприятно что лучший друг отца и мой наставник так поступил со мной. Я ему очень доверяла, он во многом заменил мне папу, но легко предал, ради своей семьи. Правду говорят, чужих детей не любят, даже если ты сам вырастил этого самого ребёнка и сделал его тем, кем он сейчас является. Я прекрасно понимаю, что вся эта ситуация не может проходить без его ведома, а он даже просто не предупредил меня, чтобы я смогла как-то себя защитить. Весь этот разговор отнимал много сил и мне была очень неприятна эта канцелярская крыса, но я прекрасно понимала, что она просто делает свою работу и я догадываюсь, как это всё выглядит в её глазах.
— В тот момент, единственный шанс спасти ребёнка, было немедленное хирургическое вмешательство, — канцелярская крыса зашуршала своими бумажками, а я внутренне собиралась с силами, потому что прекрасно понимала, что свой главный козырь она оставила напоследок. За годы работы, я научилась разбираться в людях и понимала, что этой женщине доставляет удовольствие её работа и она очень любит рыться в чужом грязном белье. Не удивлюсь, если окажется, что когда-то она мечтала быть хирургом и теперь, за свои нереализованные мечты, он мстит всем, кому удалось осуществить свои.
— И снова вы меня обманываете. Я разговаривала с лечащим врачом мальчика, и она мне сказала, что в операции не было никакой необходимости, а даже напротив, состояние пациента было не стабильным, поэтому она рекомендовала другое лечение, но её слова были проигнорированы родителями пациента, потому что вы их в этом убедили, — я не видела смысла этого разговора, потому что моя собеседница уже сделала все выводы для себя и что бы я сейчас не говорила, уже не будет воспринято всерьёз.
— Если вы уже всё знаете, даже лучше, чем я сама, то я не понимаю, к чему этот разговор?
— Эта часть моей проверки и мы с вами должны её соблюсти, даже если никому из нас это не по душе, — одно предложение, и я уже поняла её ко мне отношение. Она предвзята, не знаю, что я ей такого сделала, но ясно, что сейчас она выполняет свою работу особенно тщательно, чтобы, в итоге, спустить всех собак на меня и это у неё прекрасно получается. Всего несколько грамотно заданных вопроса, и я в дерьме, а все вокруг меня в шоколаде.
— У вас ещё есть ко мне вопросы?
— Да. Всего один. Когда вы отказались оперировать Сашу Вербицкого, вы знали, что он сын вашего бывшего мужа и женщины, к которой от вас ушёл муж? — вопрос был задан точно, и теперь я всё отчётливее понимала откуда растут ноги этой проверки и я больше даже не удивлялась тому, что сейчас происходит. Мне просто хотелось, как можно скорее, отмыться от той грязи, которую на меня сейчас льют, но, к моему большому сожалению, это будет сделать не так просто.
— Нет.
— Вы в этом уверены?
— Это уже второй вопрос, а вы сказали, что у вас остался всего один, — я устала от этого разговора и очень хотела его поскорее закончить, поэтому и позволила себе грубость.
— Вы правы, в конце концов, я уже получила достаточно информации и наш разговор только подтвердил правильность решения, которое я приняла, — во рту всё пересохло, и я напряглась.
— Что за решение?
