— Ты один? — спросила я, немного волнуясь.
— Да один, один, — заверил меня Толик и продиктовал адрес.
Пришлось ехать на другой конец Москвы, так что я уже понимала — на работу мне сегодня не успеть. В вагоне метро я подумала, что Эмиль меня точно не простит, но, похоже, некая высшая сила уже направляла меня прочь от эскорт-сервиса, и я не сильно цеплялась за прошлое. От выхода станции я позвонила Екатерине Андреевне и сказала, что иду к врачу и не успеваю на работу. Участливый голос диспетчера не мог меня обмануть — главным было отношение ко мне Эмиля, и оно мне сильно не нравилось.
Толик встретил меня в широких спортивных трусах и босиком, в руке у него была жестяная банка пива.
— Что празднуем? — спросил он, когда я разувалась в прихожей, и я только в этот момент вспомнила, что даже не позвонила маме на свое двадцатилетие, которое прошло, забытое всеми, около недели назад.
Мне совершенно не улыбалось оказываться в какой–либо зависимости от бывшего толкателя ядра, но я знала, что мужчины совершенно по-разному ведут себя, когда они в кругу хамоватых друзей и когда они наедине с девушкой, которая им симпатична.
Я же к тому времени научилась мигом выделять тех, которым я нравилась, и насчет Толика никакие комплексы меня не мучили. Если бы я захотела, он бы набросился на меня моментально. Теперь оставалось проверить, как серьезно вообще он способен меня воспринимать.
— Я к тебе не надолго, — сказала я, усаживаясь на низкий диван перед большим телевизором.
— Ну вот, сразу обламываешь, — улыбнулся Толик, плюхнувшись на кресло и вытягивая волосатые ноги с огромными ступнями.
— Я пришла поговорить о деле, — сдержанно улыбнулась я. — Может, кофейку для начала?
— Ох, извини, малая, — Толик поставил на ковер банку с пивом и встал. — Растворимый пойдет? У меня и молоко имеется.
Через несколько минут мы снова сидели перед телеэкраном, на котором прыгали гонконговские гуттаперчевые бойцы. Я подумала, что Толику будет проще, если я изложу свой план языком братвы.
— Тема связана с минимальным риском, — говорила я, — но на кону там фирма с миллионным оборотом в баксах. Короче, один коммерс партнера своего швырнуть надумал, потому что тот объявил о расходе и дележе имущества. Партнера заказали, исполнили под несчастный случай, но он перед смертью мне рассказал, что боится заказухи. Сомнений у меня нет, но менты даже не роют, потому что им нужна раскрываемость, а этот случай — глухой висяк. Правда, есть зацепка: известен шофер грузовика, который участвовал в аварии. Проблема, в том, что он скрылся…
— В землю или в воду, — закончил за меня Толик.
— Но заказчик–то не сам его закапывал, — улыбнулась я.
— Ну и что?
— А то, что коммерсант не может сам быть на сто процентов уверен, что его заказ выполнен в точности до конца. Он же не из бандитов и не мент, значит, действовал через посредников. Теперь, если водила вдруг объявится и потребует лавэ за молчание, не наложит заказчик в штаны?
— М-да, — Толик наморщил покатый лоб, — ты права. Только где этого водилу найти?
— Зачем его находить? — спросила я в ответ.
— Ты хочешь сказать… — морщины Толика стали похожи на глубокие борозды в целине.
— Ну, у тебя права–то имеются? — улыбнулась я.
— Да.
— Вот, значит, ты и есть водила!
— Буренка, ты, блин, даешь! — Толик едва не расплескал пиво.
— Только никаких звонков из дома.
— Обижаешь! — сказал бывший толкатель ядра и сгреб меня в охапку.
Позже этим вечером Толик провожал меня до метро. На прощание, когда я уже готовилась шагнуть в переход, он вдруг сказал:
— Слышь, может, останешься на ночь?
— Ты к себе уже, небось, пол-Москвы перетаскал, — сказала я. — Лучше, завтра созвонимся, и, если не передумаешь, я рассмотрю твое предложение.
Дома меня ждала веселенькая Кира, и я поняла, что назревает что–то паршивое. На всякий случай я затолкала самые дорогие и ценные вещи на дно чемодана. Денег там было совсем немного после возвращения из Полесска и оплаты учебы.
Обостренным слухом я услышала, как поворачивается ключ в наружном замке, и пожалела, что не осталась у Толика.
— Собирайся, Соня, — сказал Муха, возникая на пороге комнаты. Его правая рука была спрятана в карман черной кожаной куртки.
— Куда?
— На вызов, куда же еще? — голова Киры мелькнула за Мухиным плечом, и я поняла, что та прислушивается. — Нарисовался американец, наш старый клиент, большой ценитель лесби-шоу. Раньше к нему Хохляндия ездила исполнять, а теперь Оксана одна, а ты английский вроде разумеешь. Поедешь с ней, развлечетесь по-западному.
— Я тебя прошу, — поморщилась я, — какая из меня лесбиянка?
— Такая же, как и любая другая, — ответил Муха. — Это все шоу, а оно маст го он.
Цитата из песни Фредди Меркьюри в те годы была известна каждому, и я подумала, что боялась худшего, и новый опыт может выйти даже интересным. Окончательно подняло мне настроение то, что предстояла возможность поупражнять свой разговорный английский, и я начала быстро собираться.
Америкос жил в прекрасной квартире, съем которой наверняка стоил кучу бабок. Я уже несколько раз работала в роскошных апартаментах с дизайнерским ремонтом и мебелью, которые получались из выкупленных коммуналок в центре столицы. Мне было бы интересно узнать, какие люди населяли этот дом раньше, чем они жили, и как их удалось выселить. Я слышала, что многих стариков, исконных обитателей таких коммуналок, даже убивали, если они добровольно не соглашались расстаться с имуществом. Почему–то судьба этих людей, настоящих москвичей с корнями в истории города, не была мне безразлична, я даже иногда мечтала, что когда–нибудь у меня появится свободное время, и я на прогулке, допустим, по Чистым Прудам, познакомлюсь с аккуратненькой старушкой, которая поведает мне массу интересных историй. Эти мысли так увлекли меня, что я не сразу заметила американца, маленького, лысого, утопавшего в недрах мягкого дивана.
— Вперед, красотки, — сказал поджарый охранник, впустивший нас в квартиру. — Я буду на кухне, если что.
Мы уже расстались с верхней одеждой, вошли в гостиную, и я поняла, что Оксана волнуется, не зная, что говорить. Как же это было у них раньше, растерянно подумала я, но времени на подготовку уже не оставалось.
-- How are you? — лучезарная улыбка сияла на моем накрашенном лице.
-- I'm fine, — ответил америкос, улыбаясь в свою очередь.
И общение пошло. Признаюсь, мне было трудно разбирать его быструю речь, но я попросила говорить медленнее, и он согласился. Присмотревшись, я заметила, что мимика у него живее, чем у наших людей, и это происходило оттого, что сам английский язык требует сильной артикуляции, а вдобавок хваленый заокеанский smile набрасывается на лицо всякий раз, когда говорят не только что–то смешное, но и просто вежливые слова.
