— Ну да, — сказала Людка, возясь со штопором, — а то к пьяной приставать начнут.
— И это тоже, — согласилась я. Людка знала о моей жизни примерно столько же, сколько и мама, чтобы им, часто встречавшимся в маленьком городишке, не пришлось изумляться при разговорах обо мне.
— А кто–то знаменитый там бывает, на тусовках этих? — Людку видимо всерьез зацепило мое небрежное упоминание о светской жизни.
— Ну, как без этого, — лениво сказала я. — Все и делается для того, чтобы привлечь внимание известных людей. Потом говоришь, что у тебя на презентации был Лужков или Листьев, и все понимают — ты серьезный человек, с тобой можно иметь бизнес.
— И ты видела Листьева?
— Как тебя сейчас, — хладнокровно соврала я.
— Твою мать! — рука Людки тряслась, когда она наливала вино в мой бокал. Мне стало немного стыдно. — А мы–то тут общаемся — Василий Петрович, Федор Иванович, и это все, потолок! И вроде бы так и должно быть.
— Выше нас только небо, — сказала я задумчиво. — Однако же, если я видела кого–то вблизи, это вовсе не значит, что эти люди мои друзья. Они даже не знакомые. Работа, Люда, вот что главное, без работы, денег, инвестиций ты не стоишь ничего. В Москве это особенно чувствуется.
— А что, могут уволить? — спросила Людка, и я углядела нехороший огонек в ее глазах.
— Мне это пока не грозит, — сказала я, — но маловато перспектив. Хочется ведь большего, но не хватает знаний, образования.
— Так иди учиться, — сказала Людка, — ты ведь умная. Если бы не проблемы твои с отцом, думаю, ты могла бы золотую медаль получить, как Генка Семенов. Он, кстати, уже на третьем курсе.
— Времени мало, — сказала я и вдруг поняла, что Людка права, и мне впору подумать о своем образовании.
Ведь если все будет идти, как идет, проклятое дежа вю рано или поздно доконает меня, и одна из острых ситуаций окажется последней.
— Ты права, подруга, — доверительно шепнула я, благодарная Людке и за ее неосознанную помощь, и за этот спокойный домашний вечер, и за вино, которое презентовалось ее свекру, начальнику санэмидемстанции, столь часто, что он не успевал его выпивать, даже с друзьями и семьей.
— Я думаю поступить на экономический, только еще не решила, куда именно, — сказала я. — Если не случится гражданской войны, то осенью уже буду учиться.
— Везет, — сказала Людка, наполняя рюмки по-новой. — Ну, удачи тебе!
Потом Людка заинтересовалась моими мужчинами, и я, уже подготовленная, рассказала ей о Егоре как о своем начальнике в дизайнерском бюро. Моя вдохновенная ложь была настолько правдоподобной, что я слушала себя, будто бы со стороны, и сама себе нравилась, не шлюха, покорно сосущая у чурок в нечистых притонах, а чистенькая продвинутая девочка, небрежная с поклонниками, ненасытная до яркой и насыщенной событиями московской жизни. Работа моя заключалась якобы в общении с клиентами (ну, какая–то часть правды в этом была), приеме заказов, выездах на объекты для замеров помещений, для чего мне выделялся водитель на машине фирмы.
— Слушай, — вдруг прервала меня Людка, — если ты такая крутая замерщица и дизайнер, то почему бы тебе и не поступать в строительный, а ты в экономисты намылилась…
— Понимаешь, — важно сказала я, — всеми фирмами управляют люди, которые контролируют денежные потоки. А это обычно экономисты.
— А-а, — протянула Людка и на несколько секунд замолчала, пораженная моими уверенными рассуждениями. — Ну, давай выпьем за экономику.
Мы выпили. Я, решив, что отработала свой номер успешно, начала расспрашивать Людку об ее семейной жизни.
— Да ничего особенного, — сказала она. — Вроде все, как и быть должно. Только, когда мы мечтали о любви в детстве, я себе это не так представляла.
— Детство–то у нас недавно кончилось, — сказала я, запретившая себе мечтать о принце уже года два назад. Слова о том, что Людка попросту не любит своего мужа, едва не сорвались с моего языка. Но я вовремя закрыла рот.
— Да, глупо как–то, — сказала Людка. — Я не знаю даже, как сказать, и вроде бы жаловаться не на что. Сергей работает, деньги приносит, другие бы завидовали. Да и старики его подбрасывают единственному сыночку на карманные расходы. Только если бы нам лет пять назад сказали, что это предел желаний, то мы бы завыли и заплакали, точно.
— Ребеночком не хотите обзавестись?
— Нет, рано пока, — Людка налила снова. — Есть хочешь?
Я успела проголодаться, и мы пошли на кухню, продолжая разговаривать. Я почти не слушала Людку, а думала, что не променяла бы свою паршивую жизнь на ее удачный, казалось бы, брак, где все заранее расписано на годы вперед, потому что для меня было бы гибелью жить, как она. И пусть это нередко бывало опасно и через день — гнусно, вот только верила я в то, что будущее сулит множество восхитительных вещей, и мне было интересно, что ждет впереди.
*.*.*
А впереди ждала Москва с ее пыльным летом, океаном несчастных обманутых людей вокруг, работой в эскорт-сервисе, дрязгах на кухне и в ванной. Одна из украинок уехала к себе после очередного залета в ментовку, и я переселилась в комнату к ее подруге, двадцатитрехлетней Оксане. Кроме типичного имени, Оксана ничем не напоминала образ хохлушки, который почему–то навязывается нам книгами и глупыми фильмами. Она была не из села, а из промышленного Запорожья, волосы у нее были русые, намного светлее, чем натуральные мои, фигурка тонкой, даже грациозной, несмотря на высокий рост, а речь ее, старательно избавленная от характерного «гэ», впитала московский выговор и характерные словечки, которые, по мнению Оксаны, придавали ей имидж коренной москвички.
Я несколько раз наблюдала, как ее спрашивали клиенты о том, откуда она родом, и Оксана отвечала, что из Обнинска, ни разу не вызвав подозрений. Я как–то не могла объяснить, чем Запорожье было хуже Обнинска, но видимо я ошибалась, потому что ксенофобия у нас намного сильнее, чем принято считать, и девушки из сопредельных государств СНГ остро чувствовали это на своей шкуре. Оставшись без подруги, Оксана стала искать товарища во мне, но сначала выяснила, не питаю ли я неприязни к ее землякам.
— Бред, — уверенно ответила я. — Не думай об этом.
— Ну, ты же знаешь, — сказала Оксана, полулежа на своей кровати, — у вас не любят хохлов, у нас — москалей.
— Подонки борются за власть, — объяснила я, — и натравливают одни народы на другие. Нормальный человек никогда не смотрит на нацию, а судит по делам конкретных людей.
— Это правильно, — одобрила Оксана, но почему–то тяжело вздохнула.
— Так мой отец говорил, — добавила я, — и я ему верю.
