Она прилегла на кушетку.
— Ладно. Я увидела. Теперь я знаю.
— Нет, — сказал он. — Тебе придется съездить со мной. Мне надо, чтобы ты видела все.
Он усадил ее в машину, и они поехали по городу. Сначала отправились «заправиться» к Декол. Эверетт представил Гвен, Декол одарила ее щербатой ухмылкой и рукопожатием. Хозяйка дала два квартовых молочных пакета со спиртом, Хаос запер их в багажнике. У Сестры Ушекожи он добавил бутыль супа и две печеные птичьи ножки в алюминиевой фольге, бывшей в употреблении. «Сколько времени я уже не видел консервную банку или продрейнджера? — подумал Хаос, и в уголке сознания родилась мысль: — А были ли в действительности продрейнджеры, или они тоже выморочены Келлогом?»
Потом он повез ее за околицу, в пустыню. Там они сидели на горбах соляных барханов, смотрели на закат и ужинали.
Мысли его бродили далеко. Он долго сидел в молчании, Гвен тоже. Наконец она осведомилась тишайшим голосом:
— А другое место сделал Кэйл? Дом для нас? Он похож на тот, где ты жил прежде?
— Да.
— Почему мы туда не отправились? — спросила она. — Там лучше, чем здесь.
— Я хочу, чтобы ты меня узнала. Это тоже моя часть.
— Эверетт, это худшая твоя часть. Все это лишнее. Ты ведь отсюда сбежал.
— Разве не в этом суть любви? — спросил он. — Если любишь, люби и худшую часть. — Он знал, что уходит в сторону. Говорит о любви, когда надо говорить о настоящем и поддельном.
— Не знаю, — сказала она.
— Ну так вот, Гвен, мне кажется, что сейчас от меня осталось только это. Худшая часть.
— А мне кажется, ты себя жалеешь. — Она положила на фольгу кость с жилистым мясом. — И еще мне кажется, это тухлятина. Я не верю, что ты мог создать такую помойку, это жуткое место — только для того, чтобы меня сюда затащить.
Он смотрел вдаль, туда, где заходящее солнце играло на полотне автострады, и думал о своем путешествии в Калифорнию, о том, что оставлял, как ему верилось, позади, и о том, к чему, как ему верилось, стремился.
— Кэйл говорит, ты способен на любые чудеса, — сказала она. — Эверетт, мы можем получить все, что захотим.
Он промолчал.
— Давай вернемся, — попросила она.
— Рано.
Она сжала его руку.
— Тогда давай отправимся в тот дом. Куда угодно, лишь бы подальше отсюда. Ну пожалуйста!
Он повернулся и увидел в ее глазах страх.
— Ладно.
Он перенес еду в машину и отвез Гвен обратно в Комплекс.
Там она уселась на кушетку, съежилась.
— Мне страшно. Если ты меня бросишь, я не буду знать, что случится дальше. Не буду знать, куда попаду. Господи, какой здесь запах!
— Я не хочу тебя бросать.
— Тогда прекрати! Ты же все портишь.
Резкий тон. Снова — отголосок Кэйла.
— Мы же здесь всего несколько часов, — сказал он. — Дай шанс.
— Эверетт, это безумие!
— Пожалуйста, зови меня Хаосом. Это важно.
— Нет. Я не буду звать тебя Хаосом. У тебя другое имя. — Она опустила голову и заплакала. — Все это неправда.
— Неправда?
— Все это — не то. Ненастоящее. Эверетт, это подделка. Как плохо, что ты не понимаешь!
— Все — подделка. — Он вскрыл молочный пакет и глотнул спирта. — Сейчас все — подделка. Но и среди подделок встречаются очень неплохие. Те, что подсказывают реальное. Вроде тебя, Гвен. Ты подсказываешь меня. — Он снова хлебнул. — Знаешь, ты ведь тоже — подделка.
— Не надо так говорить. — Ее щеки покраснели от гнева, слезы мигом высохли. — Эверетт, я так долго тебя ждала, а ты…
Слова Кэйла. Каждый раз, когда она злилась, Эверетт слышал Кэйла. Ее ласковая ипостась выглядит убедительней, ведь она извлечена из снов Хаоса, но злую пришлось изобретать целиком. А образец у Кэйла был один — он сам. И его голос.
— Тебя создал Кэйл, — произнес он.
— Нет…
— Ты — подобие. Он тебя сотворил по нескольким клочкам воспоминаний. А в основе — мысль обо мне, о том, что мы с тобой были вместе. Он рассчитывает, что я закончу его работу. Наделю тебя кровью и плотью, сделаю настоящей.
— Кэйл мне совсем другое говорил.
— Он лгал тебе. Ты — фильм. — Эверетт глотнул спирта, пряча глаза. — Гвен, ты — подарок для меня. Приманка, чтобы я вернулся. Кэйл потрудился на славу, ты стала его шедевром. Он добился того, что ты сама поверила в свое существование.
Она снова заплакала.
— Неужели ты не видишь, что я — это я? Неужели не слышишь мой голос?
— Будь ты настоящей Гвен, ты бы меня любила и здесь. Любила бы Хаоса.
— Эверетт, я не обязана любить тебя только за то, что ты есть. — Она встала. — Я не собака.
Он ничего не сказал. Лишь подумал: «Никому бы и в голову не пришло делать фальшивую собаку».
А шляпвилкская частица его разума подумала: «Будь ты собакой, мы бы тебя зажарили. Отменная жратва».
— Все это ложь. — Она направилась к двери. — Я не желаю выдерживать никаких проверок. До встречи, Эверетт. Я не знаю никого по имени Хаос.
Придерживаясь в темноте за стену лестничной шахты, она затворила за собой дверь. Каблучки процокали по ступенькам и постепенно стихли внизу.
Тот, прежний Эверетт не выдержал бы ее ухода. Наверное, побежал бы за ней.
Но Хаос не побежал. Хаос потянулся за выпивкой.
Глотая, он подумал: а все ли из того, что он ей наговорил, — правда? А если правда, то что все это значило? В глубине его существа сидела боль. Он пытался погасить ее спиртом. Сидел, глядел на меркнущие свечи, и слова, сказанные им, и слова, сказанные ею, проносились эхом в голове и таяли, как нематериальный осадок келлогова сна. В конце концов, как всегда, осталась только эта комната. И старые кинопроекторы, что таращились в пустые залы.
А вдруг все, что предлагал Кэйл, — истина? Вдруг Эверетт способен превращать сон в явь? Вот это было бы забавно. Поскольку кое-чего Кэйл определенно не учитывал.
Шляпвилка.
За это и выпьем. Хаос приподнял пакет.
В вентиляционной системе завывал ветер пустыни. Снаружи царила ночь. «Интересно, — подумал Хаос, — куда пошла эта женщина, в город или на автостраду? А может, исчезла, как только покинула здание и пределы моей досягаемости? Бессмыслица какая-то… Все бессмыслица: и Сан-Франциско, и тамошний народ. Сущий бред. Ох, уж этот Келлог со своими дурацкими идеями…»
Он тоскливо вспомнил прощальные слова женщины. Ладно, если уж на то пошло, он тоже не уверен, что знает какую-то Гвен.
Если у Келлога дурацкие идеи, какого черта он запихивает их в чужие головы?
«Да потому что кретин, им под стать», — решил Хаос.
ГЛАВА 18
Он провел в кабине два дня. Пил, курил. Ночью, чтобы не уснуть, глотал спирт. В конце концов его выгнал на улицу голод. Он сел в машину и поехал к сестре Ушекоже за съестным. Пыльный горячий ветер ерошил волосы. Заметив в зеркальце заднего вида свою физиономию, а за ней — полосу автострады, он ухмыльнулся. Все образуется. И со снами Келлога жить можно. Это будет его работа. Его крест. В конце концов, Шляпвилк ему не чужой, здесь он хоть что-то да значит. Все будет путем.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
