Хотелось бы думать, что эти соблазнительные внушения были в известной степени искренними.
Враги его отнюдь не стремились убить митрополита. Они вероятнее всего предпочли бы уничтожить его морально. Митрополит, расстрелянный за стойкость своих убеждений - это имело свои "неудобства". Наоборот, митрополит раскаявшийся, развенчанный, приведенный в повиновение, униженный и "милостиво" пощаженный, - такой результат был бы гораздо заманчивее и для властей и, тем более, для стоявшей за их спиной в этом деле "Живой церкви".
Это было настолько очевидно, что и участники процесса, и даже публика, особенно насторожились, когда митрополиту предлагались вопросы по этому предмету. Что советский суд ведет "игру" на жизнь или смерть, это сквозило и в тоне, и в редакции вопросов.
Митрополит, как бы не замечая протягиваемых ему "спасительных кругов", и глядя прямо в лицо трибуналу твердо и неизменно отвечал:
- Я один, совершенно самостоятельно, обдумал, написал и отправил свои заявления. Впрочем, я и не потерпел бы ничьего вмешательства в решение таких вопросов, которые подлежали исключительно моей компетенции, как архипастыря.
При этих ответах в голосе митрополита замечался даже некоторый оттенок властности, вообще ему совершенно не свойственный.
После этого было все кончено. Предстоявшая ему участь определилась. Всем присутствующим было ясно величие души этого человека, который своей монашеской рясой, своим собственным телом, закрыл от ЧК своих несчастных знакомых.
Митрополиту было объявлено, что допрос его окончен.
С тем же невозмутимым спокойствием, со светлой улыбкой, митрополит под вздохи и сдержанные рыдания в публике возвратился на свое место.
Нужно отметить, что один лишь обвинитель - Смирнов, пробовал в начале допроса держаться свойственного ему издевательского тона по отношению к митрополиту. Со стороны защитника Гуревича не замедлил, однако, последовать резкий протест по этому поводу. Защитник заявил и Смирнову, и трибуналу, что каковы бы ни были их личные верования и убеждения, никто не имеет права так третировать человека, к которому питает благоговейное уважение все население Петрограда.
- Мы знаем, что вы можете расстрелять митрополита, - сказал защитник, - но вы можете не оскорблять митрополита, не допускать этих оскорблений. Всякий раз, когда это случится, защита будет протестовать.
Протест защиты был поддержан аплодисментами публики.
Председатель грубо оборвал публику, но очевидно, какие-то закулисные меры внушения кем-то были приняты. По крайней мере в дальнейшем Смирнов держал себя уже сравнительно прилично.
Неизгладимое впечатление оставил также допрос архимандрита Сергия. Звучным, решительным голосом отвечал он на сыпавшиеся на него вопросы. Вся грубость была рассчитана на то, чтобы сбить допрашиваемого с четкой позиции. О. Сергий пресекал эти попытки, заявляя резко и определенно: "Я уже на эти вопросы ответил и повторять свои ответы не желаю!" Он сам пресекал издевательский тон обвинителей.
Так, Смирнов, поставив отцу Сергию сначала ряд вопросов о его происхождении, воспитании и прошлой деятельности, обратился к нему, напоследок, с вопросом:
- Как же вы оказались в монахах - по убеждению?
Отец Сергий выпрямился во весь свой высокий рост, оглядел Смирнова уничтожающим взглядом и бросил в ответ:
- Вы, невидимому не понимаете оскорбительности вашего вопроса. Отвечать на него я не буду!
Архимандрит Сергий был привлечен по делу в качестве одного из товарищей председателя "Общества Петроградских православных приходов". Он отрицал (и это вполне соответствовало действительности) утверждение, будто бы "Правление" занималось политикой. Себя он объявил совершенно солидарным с митрополитом.
Председатель того же "Правления" Ю. П. Новицкий в своих объяснениях подробно охарактеризовал деятельность "Правления", доказав рядом неопровержимых данных, что деятельность эта вращалась исключительно в круге вопросов церковно-приходского быта.
Бывший юрист-консультант Лавры Л. М. Ковшаров, с первой же минуты процесса ясно предвидевший его неизбежный финал, давал на поставленные ему вопросы хладнокровные, меткие по смыслу и часто едкие по форме ответы.
Духовенство, вся интеллигентная часть подсудимых вообще держали себя спокойно, без панического заискивания, которое часто наблюдается в судах и трибуналах.
Никаких оговоров в адрес других лиц, с целью смягчить свою собственную ответственность, не было. Многие держали себя с большим достоинством и некоторые героически открыто исповедали свою солидарность с митрополитом.
Допрос подсудимых продолжался без малого 2 недели. Потом трибунал перешел к допросу свидетелей.
Главный из них - Введенский волею судьбы не мог быть допрошен. На второй же день, после первого заседания суда, при выходе его из зала заседания на улицу, какая-то пожилая женщина швырнула в него камнем, чем причинила ему ранение головы. Была ли эта рана действительно серьезна, или же этот случай использовал Введенский, чтобы уклониться от дачи в трибунале свидетельского показания, - сказать трудно. Во всяком случае, Введенский "по болезни" в трибунале не появлялся.
"Свидетельство" его заменилось другим, равноценным - Красницкого.
Первым свидетелем предстал член "Помгола", он же ректор "Университета имени Зиновьева" - Канатчиков. Этот "ученый", в опровержение всего, что было признано даже в обвинительном акте, заявил совершенно неожиданно, что "Помгол" никогда ни на какие переговоры и компромиссы не шел, и что предложения митрополита, сформулированные в его заявлениях, были с самого начала отвергнуты.
Когда же защитник Гуревич предъявил ему его собственное, предыдущее показание (прямо противоположное по содержанию тому, что свидетель только что заявил). Канатчиков не смущаясь объяснил что у него "странно устроенная память, он человек схематических построений, отдельных же фактов он никогда не помнит". Это оригинальное заявление по требованию защитника вносится целиком в протокол заседания.
Затем в зал был введен свидетель Красницкий. Высокий, худой, лысый, с бледным лицом, с тонкими, бескровными губами, 40-45 лет, в священнической рясе, - решительными шагами, с вызывающим видом подошел к своему месту и начал свое "показание". С каждым словом, с каждым звуком этого мерного, резко-металлического голоса, над головами подсудимых все более сгущался зловещий мрак.
Роль свидетеля была ясна. Это был очевидный "судебный убийца", имеющий своей задачей заполнить злостными и заведомо ложными обобщениями ту пустоту, которая зияла в деле на месте доказательств. И надо сказать, что эту свою роль свидетель выполнил чрезвычайно старательно. Его слова были петлей, которой этот человек в рясе с наперстным крестом поочередно набрасывал на шею каждого подсудимого - ложь и безответственные сплетни.
В ход было пущено самое веское обвинение - в контрреволюционной деятельности. В своем стремлении погубить подсудимых он представлял собой какое-то жуткое перевоплощение Иуды.
Все опустили головы. Всем было не по себе. Наконец эта, своего рода пытка, окончилась. Красницкий сказал все, что считал нужным. Обвинители (редкий случай) не поставили ему ни одного вопроса. Всем хотелось поскорее избавиться от присутствия этой мерзкой фигуры.
Но раздался голос защитника Гуревича.
- Я желаю предложить несколько вопросов свидетелю священнику Красницкому.
Вооружившись кипой газет "Епархиальные ведомости" за 1917-1918-ый гг., защитник спросил Красницкого, он ли является автором многих статей, напечатанных тогда в "Епархиальных ведомостях" за подписью Красницкого и призывавших к возмущению против большевиков?
Красницкий признал себя автором этих статей и собрался уже дать какие-то объяснения, но был прерван председателем, нашедшим немного с опозданием, что все это не имеет отношения к делу.
Тем не менее, защите удалось еще раз осветить с той же стороны личность Красницкого. Воспользовавшись тем, что он много распространялся о "контрреволюционной кадетской партии", обвиняя чуть ли не все петроградское духовенство в "кадетизме", защита предложила свидетелю вопрос, в чем же, по его мнению, сущность политической программы кадетов.
- Вы ведь разбираетесь в политических программах? Вы сами ведь принадлежали к одной партии? Вы, кажется, состояли членом "Русского Собрания"? Да не вы ли в декабре 1913-го года читали в этом Собрании доклад: "Об употреблении евреями христианской крови"?
- Да! - успел еще ответить растерявшийся Красницкий.
Председатель вновь поспешил к нему на помощь запретом продолжать допрос в этом направлении.
Но дело было уже сделано, фигура политического ренегата и предателя была обрисована достаточно четко.
Я. С. Гуревич требует внесения всей этой части допроса в протокол.
