“Сандерс пытается урезать операционные расходы. Скоро полетят головы, надо раздуть прогноз процентов на двадцать и, возможно, мы избежим самого ужасного.”
На следующей неделе Сандерс урезал наш бюджет. И я уже знала, что за этим последует. С моей карьерой было покончено. Потому, что несколько последних месяцев было невозможно делать вид, что я сколько-то эффективно выполняю работу, в которой когда-то была так хороша.
Тем вечером я смотрела Бойцовский клуб в кровати с ноутбука и у меня с лица падали слёзы. Я понимала что значит убить часть своей личности. Жить по своей правде оказалось сложнее, чем я думала.
Но я знала и то, что я оказалась в этой ситуации не без причины. Это была та же причина, что и у всего остального другого, что было в моей жизни и, даже возможно в жизнях всех. Желание понять правила и бросить им вызов, впечатанные в мою природу. Страсть учиться и узнавать себя. Мой путь состоял в том, чтоб, насколько это возможно, освободиться от сил, ослабляющих мою рациональность. Мне надо было от чего-то освободиться. Но так же, как наш вопрос когда-то был: Насколько мы можем открыть свои отношения, не потеряв их? — мой вопрос сейчас был: Как долго я могу оставаться в отношениях с женщиной, которую я ненавижу, ради двух мужчин, которых я люблю?
Этим вечером они были очень добры ко мне. Никто из них не понимал, что я прохожу через кризис и как это скажется на нас всех. Так как я лежала в кровати, я, наконец, оказалась в центре внимания. Но не такого, какого я хотела бы. Я слышала обеспокоенный шёпот из гостиной. Некоторые шептали тише, чем другие и, увы, Елена почти всегда была громче всех.
— У неё нервный срыв и она нуждается в приёме соответствующих препаратов.
Мой рот непроизвольно округлился. Лишив меня нормальности, она не удовлетворилась этим и хочет лишить меня ещё и свободы. Я чувствовала себя Макмёрфи из Полёта над гнездом кукушки.
— Да, нам следует отвезти её в больницу, — сказал Жиль.
Угроза госпитализации работала сильнее, чем что-нибудь другое. Я хотела кричать и плакать. Но если бы я сделала это, они бы уверились в том, что я умалишённая. В попытке доказать, что они не правы, я встала и начала готовить ужин, как это сделал бы нормальный человек. И как я делала это обычно. Моя кухня, мой рай.
Но кризис, временно отступивший в тот вечер, несколькими днями позже вернулся усиленным десятикратно. Я больше не могла притворяться.
Мы часто проводили время вместе на диване. В то воскресенье мы все сидели рядком, смотря телевизор, держась за руки как равные, которыми мы не были. Елена, потом Жиль, потом я, потом Мортен. Я размышляла, не чувствует ли себя Мортен брошенным. На краю, только с одной моей рукой в качестве компании, в то время как вторая моя рука была у Жиля. Не слишком похоже на то, чтоб иметь двух женщин, скорее — половину женщины.
Я не хотела предпочитать одного другому и упрямо оставалась в середине, деля между ними своё тело и свой баланс. Тем временем, на Елену накатило игривое настроение и она развалилась на Жиле (полностью одетая).
— Снимите комнату! — рассмеялся Мортен, цитируя Друзей. Счастливый. Не неуверенный и не отверженный.
Я стала ещё жёстче, если это было возможно. Явный вызов чувству собственности. Ей недостаточно времени, которое они и так проводят вместе? Может она не делить его хотя бы когда я рядом?
— Твой муж — мой! — кричал мне язык её тела.
— И я счастлив этому! — отвечал язык тела Жиля, его рука выскользнула из моей. Я ещё чувствовала её тающее тепло.
Они спрыгнули с дивана и метнулись в спальню, дабы исполнить великий воскресный послеобеденный сексуальный концерт, который мы отлично слышали и через закрытые двери.
Я не была умна даже задним числом.
Мне представлялись два варианта на выбор:
• Поднять суету, заявить о своих потребностях, быть эгоистичной и сказать, что мне не комфортно. Рисковать быть высмеянной и не понятой, а кроме того испортить трём людям прекрасное воскресенье. Разве ты этого не заслуживаешь?
• Сохранять спокойствие, обсудить свои проблемы с самой собой (что видимо создаст панику внутри тебя), будь выше этого. Живи с этим.
Жить с этим. Конечно, я буду с этим жить. Это мой путь. Потому, что я думаю, что недостойна большего.
На мгновение я увидела свою жизнь наперёд. У Елены два основных партнёра. Её муж и мой муж. Оно монополизирует внимание моего мужа в любой момент, когда ей этого хочется. А я половичок, ожидающий, когда им воспользуются после того, как насытятся. Мне достаются остатки и я должна быть благодарной за них.
Моя будущая роль должна была состоять в финансовой поддержке и страховке для отвергнутых мужей. И, иногда, быть сексуальным партнёром, но только когда это устроит Елену.
Моей природе было свойственно действовать так, как если бы окружающие были неуверенны в том же, что и я. Я хотела делиться, но только с теми, кто чувствовал бы так же , как и я, с кем-то, кому я могла бы доверять, что они будут действовать в соответствии с моими границами, раз я действую в соответствии с их. Моя пассивная английская коммуникация была полна допущений и общественного этикета. Всё это оказалось растоптано.
Но Елена не была неуверенной по поводу того, что её муж был со мной — она была уверена в своём первенстве. Шестнадцать лет лишений это подтверждали. Их любовь проверялась снова и снова. Он оставался с ней несмотря на депрессию, шумные споры и даже недостаток секса. Мортен оставался верен как скала, каким он был всегда.
А мой муж изменился и это было прямым результатом общения с Еленой. Она изменила его и его любовь ко мне. И чувствуя изменения в нём, я сильнее подталкивала этот цикл, сильнее отдаляясь от этого чужого человека. Их отношения разрушили наши отношения. По мере того, как Жиль с Еленой прилипали друг к другу, я становилась узурпатором. Лишней. Не важной. И я так остро чувствовала боль потери и отверженности, мне следовало начать действовать самой.
Происходя из разделённой семьи, моя уверенность и самооценка были травмированы, настолько же, как и у любого ребёнка, бывшего предметом споров родителей и последующего развода. И, возможно, настолько же, как и тех, которые не были. В конце концов, вырастание — занятие неупорядоченное.
Но если ограничения, накладываемые моногамией, оберегали мои страхи, полиамория вытащила их на свет. Мои страхи уничтожали меня. Полиамория для меня была невозможна с людьми, у которых не было представления, желания или понимания того, как можно обходить области моей неуверенности. Возможно, это верно для всех полиаморов. Все партнёры, даже не связанные сексом, должны быть способны к коммуникации, а иначе это не заработает.
