Грузовик выехал за город и помчался по шоссе, за обочинами которого мелькали перелески, затаившиеся в белесоватой ночной мгле. А в разрывах белых облаков, переливавшихся из одной причудливо-зловещей фигуры в другую, проплывавших над дорогой и над застывшим в тревожном ожидании лесом, виднелось безмятежно-синее небо. И не было ему дела ни до этих облаков, изредка подсвечиваемых зенитными прожекторами, ни до тех туч черной смерти, которые в это самое время нависли над грохочущим огненным валом, протянувшимся от Балтики до Черного моря.
Мы проехали через КПП в лесу, где часовой проверил документы у нашего военного, и остановились у большого одноэтажного здания, которое оказалось складом обмундирования. По указанию своего военного мы лазили по тюкам, которыми склад был набит до самого потолка, находили тюки требуемой ростовки и тащили их в грузовик. Наконец все положенное количество тюков было погружено и увязано веревками, по которым мы залезли наверх. Когда машина отъехала, кто-то из ребят сказал:
— Вот это складище! Сколько таких машин, как наша, всю ночь грузятся, а обмундирование вроде и не убавляется.
— Убавляется. Я заметил, что только в дальней половине склада тюки доходят до самого потолка. Наверное, склад эвакуируют.
— Болтай побольше. Эвакуируют? А может быть, ополченцев и вообще мобилизованных обмундировывают. И потом — куда эвакуируют? Не на Карельский же перешеек, поближе к границе! А этот склад, я заметил, совсем с противоположной стороны от Ленинграда.
Никто из нас не мог предполагать, что именно эту «противоположную» сторону захватят немцы и что именно приграничный Карельский перешеек окажется глубоким тылом осажденного Ленинграда. Пригревшись на мягко покачивающихся тюках, ополченцы уснули. А мне даже приснилось, будто еду я на самом верху арбы, груженной необмолоченной пшеницей, направляясь на ток. Но проснулись мы не на току, а у какого-то складского здания в Ленинграде, где остановилась машина… После этой поездки я полагал, что нас скоро обмундируют и превратят в настоящий полк. Но однажды, вернувшись в штаб, чтобы сдать ПНШ расписку о сдаче пакета, я стал свидетелем разноса, устроенного полковому начальнику штаба — вчерашнему бухгалтеру — каким-то военным. У него было по шпале на петлицах. Чувствовалось, что это настоящий кадровый военный. Сняв телефонную трубку и дозвонившись до нужного номера, он сказал:
— Докладывает капитан Волков. Считаю, что полк надо расформировать. Здесь в основном студенты, которые по плану мобилизации должны направляться в военные училища, и командиры запаса, подлежащие мобилизации. И тех и других разыскивают военкоматы. Получается не ополчение, а дезорганизация.
Выслушав, что ему ответили по телефону, капитан отчеканил: «Есть!» — положил трубку и объявил начальнику штаба полка:
— Весь личный состав, кроме отобранной мною группы командиров, — немедленно в военкоматы по месту учета. Ликвидацию всех дел и отчетность перед штабом дивизии оформить в недельный срок.
После расформирования нашего несостоявшегося полка я со справкой, удостоверяющей, что находился с такого-то по такое-то число в этом полку, явился в военкомат. Кроме всех необходимых документов захватил с собой папку-скоросшиватель с машинописным текстом кандидатской диссертации и набросками к докторской. Зачем? Этого я и сам не знал, но с этими бумагами не расставался до конца войны. В тот же день по направлению военкомата я стал курсантом Третьего ЛАУ (Ленинградского артиллерийского училища), — занятие посерьезнее, чем бегать посыльным в ополчении. Очень понравились мне лекции дивинженера Блинова по курсу ВВ (взрывчатые вещества) и практические занятия на 203-миллиметровой гаубице Т-203, которые проводили комвзвода лейтенант Нечаев и комбат капитан Бачинский — участник боев на Карельском перешейке, с орденом Красного Знамени на гимнастерке. Из курсантов были сформированы боевые расчеты, и мы быстро научились переводить гаубицу из походного положения в боевое и наоборот, — это небезопасно, так как приходится 4,5-тонный ствол заводить в люльку или наоборот — выводить его из люльки на штатное место для транспортировки.
Однако роковым минусом в моих курсантских делах оказались стрельбы в тире из личного оружия — карабина. Из-за близорукости, при отсутствии очков, результаты моих стрельб были просто плачевными. Меня проверили в санчасти, и я был откомандирован обратно в военкомат за непригодностью по зрению. Военком приказал мне явиться завтра, так как почти все училища уже эвакуировались из Ленинграда и ему не ясно, что со мной делать.
Проходя мимо Гостиного двора по Невскому, я встретил знакомого аспиранта-филолога Шибанова, который теперь был уже курсантом военного училища ВНОС (Воздушного наблюдения, оповещения и связи). Это училище формируется на территории военного училища связи имени Ленсовета на Советском проспекте, но буквально на днях может эвакуироваться, так как все его имущество уже погружено в эшелон. Шибанов сказал мне, что училище ВНОС как раз ближе других к физике по профилю своих специальностей. Сейчас он возвращается в училище из увольнения.
На следующий день по моей подсказке военком оформил мне направление в это училище, и я направился туда с засургученным пакетом. Во дворе училища связи возле бокового подъезда большого здания сидели на ящиках двое военных. Перед ними стоял еще один ящик, служивший вместо стола, на котором они перебирали какие-то бумаги. Я подошел к ним и доложил:
— Товарищ полковник, допризывник Кисунько прибыл в ваше распоряжение с пакетом.
— Пакет и вас при пакете принять не могу. Все документы и имущество упакованы, училище эвакуируется.
Сидевший рядом с полковником батальонный комиссар молча протянул руку за пакетом, вскрыл его, полистал документы, что-то в них показал полковнику, тот молча кивнул, положил документы в командирскую планшетку, окликнул:
— Старшина Павлов, ко мне!
К полковнику подбежал — словно вырос из-под земли — подтянутый старшина с жучками войск связи на курсантских петлицах. На нем, как и на других курсантах, таскавших по двору какие-то ящики, была потрепанная, но чище, чем у других, хабэбэу, то есть хлопчато-бумажная, бывшая в употреблении курсантская форма.
— Примите нового курсанта в седьмую роту.
— Товарищ полковник, но в чем же я его повезу? Все обмундирование упаковано, погружено в эшелон.
— Отставить разговоры!
Старшина привел меня в свою каморку, окинул оценивающим взглядом. Похоже, что в каморке было списанное хабэбэу.
— Ну-ка, примерь это хабэбэу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
