— Что это за бумажка?
— Какая бумажка, Филип?
— Вот эта, Джейми.
— Которая?
— У меня в руке.
— Мне отсюда не видно! Что там написано?
— Миссис У., Кристина Паттен звонила сообщить, что завтра завезет каталог выставки яиц. Она очень рада, что вы приняли приглашение сидеть за ее столиком. Скобки открываются. Я вам это еще припомню. Скобки закрываются. Питер.
Черт. Мне полагалось уволить Питера уже несколько недель назад. Я встала, выпрямилась и вышла в коридор, стараясь вести себя, как ни в чем не бывало.
Я только что приняла ванну с пеной, поставив рядом с ней жасминовую свечу, а потом надела свежую фланелевую пижаму. На ногах у меня были теплые и уютные пушистые тапочки из овчины. Я ощущала себя такой чистой, а от Филипа плохо пахло.
— Посмотри на меня, Джейми. — Когда он бесился, то непременно разговаривал со мной, как с маленьким ребенком.
— Ну, что такое? — отозвалась я, делая вид, что, мол, не знаю, отчего он так разозлился, но давая при этом понять, что уступать я не собираюсь. Если бы такая сцена разыгралась вскоре после нашей свадьбы, у нас обоих сразу сменилось бы настроение. Тогда он обожал мое упрямство и настойчивость. «Слава богу, что я тебя нашел», — говорил он, когда ухаживал за мной, поднимая мне челку и целуя в лоб. Я знала: он рад тому, что встретил человека со свежим взглядом на вещи, женщину, готовую спорить с ним на равных и не привыкшую проводить время в тех же ресторанах и клубах, что и он. Но после десяти лет брака моя типично средне-западная бойкость потеряла блеск очарования. Или, что более вероятно, он постепенно понял, что ему совсем не нравится, когда с ним спорят. Филипу было куда проще жить, когда с ним просто соглашались.
— Нечего меня спрашивать «что такое», — сказал он мне все тем же родительским тоном. — Так ты уволила этого лыжника или нет?
— Кто в этом доме ведет хозяйство, ты или я? — отозвалась я, вполне ловко, на мой взгляд, обходя трудный вопрос.
— И что еще за намеки насчет Кристины Паттен? Откуда он знает о твоей личной жизни? Почему он говорит, что «еще припомнит тебе», если он на тебя работает? Что все это значит? — Он неодобрительно покачал головой, упираясь руками в бедра, а потом начал закатывать рукава, будто собирался боксировать. — Я просто не понимаю, что происходит, Джейми. Ты что, разговариваешь с этим парнем, как с приятелем? Он прислуга. При-слу-га. Понятно? А прислуга на тебя работает и отчитывается перед тобой. У тебя опять проблемы с установлением, границ, Джейми. Границы, границы. Сколько раз я тебе говорил не вступать в панибратские отношения с прислугой? Не надо с ними дружить, от этого одни проблемы. Они здесь работают, понимаешь? Мы им платим, а они работают. Точка. И, кроме того, этот парень вообще не должен здесь работать.
— Филип, он из Колорадо. Он не знает правил жизни Парк-авеню и не может понять, зачем мне на приеме садиться по доброй воле за один стол с женщиной, которую я с трудом выношу. Я просто упомянула как-то, когда мы отвозили детей, что она идиотка. Это не значит, что я вступаю в панибратские отношения с прислугой. Но речь даже не об этом. Речь о том, что именно я управляю нашим домом, и твое вмешательство мне ни к чему.
— А кто платит этому лыжнику, Джейми?
— Если бы журналистам платили столько же, сколько юристам, я бы с удовольствием платила Питеру сама. Но ты получаешь в пятнадцать раз больше меня. И кстати, не надо так снисходительно относиться к моей зарплате. Не забывай, у меня теперь заработки шестизначные.
Он громко расхохотался, запрокидывая голову.
— Шестизначные? Да ты от пятизначных разве что на доллар оторвалась, крутая ты наша.
Я глубоко вдохнула и попыталась припомнить, испытывала ли я за последние пятнадцать лет хоть какую-то любовь и сочувствие к этому человеку. Сейчас мне с трудом верилось в то, что я родила от него троих детей.
— Лыжник останется у нас, Филип.
— Я же сказал тебе, мне не нужен в доме, э-э, нянь, как вы, дамы, это называете. Это просто смешно.
— Назови хоть одну причину. Чем тебе так мешает нянь?
— Ну, например, что ты вообще знаешь о его прошлом? Ты хоть проверила, чем он занимается в свободное время? По нему не похоже, что он ходит в кружок народных танцев при церкви.
— У него есть девушка, которая учится в аспирантуре по педагогике. — Это было некоторое преувеличение. Насколько я знала, Питер романов не заводил, но в Ред-Хук у него было несколько платонических увлечений.
— Ну, ла-а-адно. — Последовала долгая пауза, пока он обдумывал, что сказать. — Но мне все равно это не нравится. Ни капельки.
— Ты все еще чувствуешь, что он угрожает твоему положению.
— Это по отношению к тебе, что ли, или к Дилану?
Я почувствовала, что краснею, и надеялась, что Филип этого не заметит.
— Ну, это уже ты мне скажи, — нашлась я, — ты же это чувствуешь, а не я.
— «Угрожает» — неподходящее слово. Я просто не хочу, чтобы какой-то там нянь играл у меня в доме в мяч с моим собственным сыном. Дилан должен знать, как я играю в мяч, а не какой-то наркоман, которого ты подобрала в парке. И нет, я не думаю, что ты собираешься спать с прислугой.
— Филип, твои слова имели бы смысл, если бы ты и, правда, хоть иногда играл с Диланом в мяч. Не хочешь прийти завтра домой в три часа дня и сводить его на Большой Луг в Центральном парке поиграть?
На это он не обратил внимания.
— Все очень просто: ты зарабатываешь паршиво, по счетам плачу я, и ему я платить не собираюсь.
— Не смей издеваться над тем, сколько я зарабатываю, — заорала я, тыча себе в грудь пальцем. — Вся забота о детях в этом доме лежит на мне. Это я тут принимаю решения! Мы в двадцать первом веке живем, ты, привилегированный, испорченный, деревянный архаизм!
Я сама не могла поверить, что выдала такое нелепое и смешное определение. Мне ужасно хотелось расхохотаться; я ждала, когда это сделает Филип, надеясь, что он сломается первым.
Но у него пропало всякое чувство юмора. Он только и смог сказать:
— С тобой что-то не в порядке.
Потом он вышел из комнаты и закрыл за собой дверь.
Когда, просмотрев ночные местные новости, я проскользнула в постель, то надеялась, что Филип уже будет спать, — и, как оказалось, напрасно. Я легла рядом с ним, повернулась лицом к прикроватной тумбочке и отодвинулась как можно ближе к краю постели. Я чувствовала, что он лежит с открытыми глазами. Тогда я закрыла глаза и попыталась заснуть, чувствуя, как голова проваливается в мягкую пуховую подушку.
— Ты такая агрессивная, — сказал он, наконец.
Я не ответила. Что я могла сказать, зная, что тяга к Питеру пробудила во мне воинственное отношение к Филипу? Вне зависимости от недавней сцены между нами, я знала, что от Питера моему мужу было не по себе, что Питер отнимал у него время общения с собственным сыном. И при этом я точно знала, что не уступлю ему ни на йоту и даже не попытаюсь помочь справиться с этим. Филип жаловался, что хочет проводить больше времени с Диланом, но он не представлял, как достучаться до сына. А Питер был нужен Дилану по-настоящему.
