И я не посмела ему сопротивляться. Впереди меня ждали три месяца непонятной игры.
Он осмотрел квартиру. По лицу его — ничего не прочесть. Но жильё мне досталось почти элитное, хоть немного и запущенное. Большая просторная студия и крохотная спальня, кухня и удобства. Ничего лишнего — много света и пустоты.
— Неплохо, — сказал Юджин коротко и положил деньги на стол. — Это на месяц, как и договаривались. Как ты выкрутишься — меня не волнует. Сумеешь подзаработать — всё твоё. Просить, клянчить, принимать деньги, еду, вещи втихаря не смей.
Я кивнула. Мне нечего было ему сказать. Я всего лишь соглашалась на условия, которые могут дать свободу. И я понимала, что игра способна перерасти в нечестную. Юджину ничего не стоит поменять правила или сказать, что он передумал. И я пока не представляла, как выкручусь, если ему в голову взбредёт расхохотаться мне в лицо и объявить, что он пошутил и что я теперь — навеки его рабыня, а всё вот это — забавная шутка.
Юджин ушёл, а я осталась.
— Будем выживать, — сказала я Мао и пересчитала деньги. Растерялась. Задумалась. За семь лет брака я утратила способности к экономии. Разучилась ходить по магазинам, покупать продукты, сводить концы с концами.
Нет, Алексей меня не баловал. Он тупо контролировал все траты приходящей домработницы, которая и убирала у нас, и в магазины ходила, и ужины-обеды готовила.
Я вдруг подумала, что могла исхитриться и накопить хоть часть денег на операцию для сестры. А я в это время боялась и пила дорогущий кофе, делала макияжи и укладки, расплачиваясь золотой картой.
Но что плакать по волосам, потеряв голову? Я не могу больше быть рохлей. Я должна вспомнить. Заново научиться готовить, покупать еду.
Такой меня и застал Артём — растерянной, взлохмаченной, с алыми пятнами на щеках, с банкнотами, зажатыми в руках. Я пыталась разложить их на кучки. У меня плохо получалось.
Он сразу понял моё отчаяние, но смеяться не стал.
— Я помогу тебе, — мягко забрал он у меня из рук помятые купюры.
— Не надо, — тряхнула я головой. — Лучше научи, а то я так и останусь крабом с растопыренными руками. Я не совсем изнежена. Нам с Лялей приходилось туго. Просто у меня всё атрофировалось. Жила одним днём — тускло. Прожила — и ладно. У меня всегда была крыша над головой и еда. И я как-то перестала считать, экономить, выживать. За меня многое делали другие люди.
— Эти навыки возвращаются быстро, — Артём поцеловал меня в щёку. — И да, я научу. Точнее, помогу вспомнить. И Мари постарается.
И я вдруг успокоилась. Почти сразу. От его уверенной силы, от умения не пасовать, не суетиться.
Для меня настала иная жизнь. Именно иная — будто и не было ничего.
Я вдруг почувствовала пьянящий вкус свободы. Звучит избито и глупо, но по-другому и сказать нельзя.
Я взяла старенький ноутбук на прокат. Подключила его к Интернету и начала искать заказы на перевод текстов.
— Сложно, — сказала я Артёму, — за годы безделья и без практики, языковые навыки теряются. Поэтому на данном этапе — только письменные переводы, если повезёт. О том, чтобы найти работу по специальности, сейчас речь не идёт.
Это был сложный месяц. Деньги потихоньку таяли, заработать много я пока не смогла: заказы попадались редко и больше — за небольшие деньги, но приходилось их брать, потому что лучше что-то, чем ничего.
Я делила своё время между собакой, Серёжкой и Лялей. По вечерам приходил Артём. Демонстративно с пустыми руками. Иногда — с фотоаппаратом.
Я тоже учусь, — заявлял он, сияя улыбкой. — И тоже всё непросто. Кто б подумал. Столько нюансов, но мне интересно. Я ни о чём не жалею.
Он вообще умел это — отпускать, не жалеть, не оглядываться, жить сегодня и сейчас. И я невольно проникалась его духом, уверенностью. Душа моя не металась больше, а всё чаще пела.
Ночью мы занимались любовью. Какое-то нерациональное чувство, когда тебе мало. Постоянно мало. Хочется ещё. И дело не в животном обладании и получении удовольствия. Это наркозависимость от человека рядом. Кажется, я влюбилась. По уши. А может, это произошло сразу — сейчас разве разобраться? Но Артём был именно тем, кто возрождал мои истоптанные и искорёженные представления о мужчинах.
Когда он засыпал, я вставала с постели и снова садилась за ноутбук. Проходила сетевые уроки. Вспоминала забытое. Шёпотом произносила слова и предложения, практикуясь. У меня, наверное, второе дыхание открылось, третий глаз и другие сверхспособности. Я мало спала, не всегда регулярно питалась, но была безмерно счастлива, пьяна свободой и возможностью не шарахаться от каждого шороха, не ждать, когда тебя ударят или, намотав волосы на кулак, поставят на колени.
Возможно, ничего этого бы не случилось, не заведи со мной Юджин свои странные игры. Я была ему даже в чём-то благодарна. Кто знает, сколько бы я ещё приходила в себя и смогла бы, как сейчас, взять себя за шкирку и пахать, строить планы — неизвестно.
Но судьба не хотела меня отпускать просто так. Ей было угодно добавить в мою жизнь побольше экстрима.
— Дед очнулся, — сказал Артём, когда я почти дотянула до конца отпущенного мне на поиски работы месяца.
49. Артём
Такие события — всегда знаковые. И случаются неожиданно. Ни с того ни с сего — так кажется. На самом деле, мы все прекрасно понимали: спусковой крючок — полоумная Ляля, что отказывалась разговаривать, показывать лицо и вообще вела себя как плохо смазанный робот.
Она немного оживала, когда приходила Рина. С ней она могла пару слов сказать. Но это разговором называть можно с большой натяжкой. Так, фраза в пустоту невразумительным шёпотом. Лично меня подобное не то, что пугало, но волосы на затылке поднимало точно.
С тех пор как Ляля появилась в палате деда, меня терзали идиотские ассоциации. Больше я не входил в скучную унылую комнату, а словно попадал в фильм-ужастик.
Эти две неподвижные фигуры на койке. Два исхудавших до синевы тела. Этот Лялин шёпот. Я слышал его, когда она Рине что-то говорила. Не хватало лишь напряжённой музыки и громкого хлопка, от которого нервы готовы в обморок рухнуть.
В последние дни Ляля разговаривала с дедом. Гладила его по щеке. Что она бормотала — не разобрать, но вот результат — дед вышел из комы. Кто его знает: срок ли ему пришёл, Ляля ли достучалась?
Он поначалу плохо соображал, глаза у него вращались, словно сами по себе. Это было жутко на самом деле. Восставшие мертвецы по сравнению с дедом — искусно сделанные куклы. А он живой.
Его забрали. В какую-то интенсивную терапию. Все на ушах стояли. Не совсем стандартный случай. Мы сидели в клинике, как примерное семейство: я, Мари и мама. Последняя порывалась всхлипывать и подносила к сухим глазам платок. Судя по всему, она считала приличным заплакать, но от потрясения у неё ничего не получалось.
— Успокойся, мам, — не выдержал я. — Дед вроде ожил, а не наоборот. Радоваться нужно, а ты тут слезу пытаешься давить.
Мама оскорбилась. Мари сдержала смешок. За что заработала минус сто очков в карму. Не сдержалась бы — минус тысячу схлопотала.
— Девочку зовёт, — сказала грузная медсестра. — Лялю вашу.
И все посмотрели на меня. Я напрягся. Глянул на Мари. Та покачала головой. Ну, собственно, да. В последнее время с Лялей чаще я да Рина. Остальным как-то не до того было. Мари постоянно вся в работе, редко бывала. Мама больше к деду заглядывала, а Лялю пыталась в упор не видеть. Она так отгораживалась от всего, чего не понимала или боялась.
Рину бы сюда. Но я решил до поры до времени её не волновать, поэтому храбро встал, расправил плечи и зашёл в палату.
Ляля сидела на своей кровати, поджав ноги по-турецки. Волосы привычно закрывают лицо. Руками она обхватила плечи и сидела неподвижно.
— Ляля, — позвал я её. — Дед тебя зовёт. Пойдёшь?
Она промолчала, не шевельнулась в ответ. Не понять: слышит меня или нет. Но я попытался. Подождал немного. А потом она встала, надела тапки и сделала шаг ко мне.
