И между ними начался легкий, пустой и насквозь лживый разговор, в котором все то, что произносилось вслух, было ложью, а все то, о чем умалчивали, было правдой. Санин молчал и слушал именно тот молчаливый и настоящий разговор, который без слов скользил по лицам, по рукам и ногам, по звукам голоса и его дрожи. Лида страдала. Волошин мучительно и неудовлетворенно наслаждался ее красотой и запахом. А Зарудин уже ненавидел и ее, и Санина, и Волошина, и весь мир, хотел уйти и не уходил, хотел сделать что-то грубое и курил папиросу за папиросой. И почему-то нестерпимая потребность, чтобы Лида открыто предстала всем как его любовница, беспросветно-зло надавила его мозг.
- Итак, вам нравится у нас, вы не жалеете, что покинули Петербург? спрашивала Лида.
Быть может, эта пытка была мучительнее всего ей и ей самой странно было, что она не встает, не уходит.
- Mais au contraire! {Нет, напротив (фр.).} - возражал Волошин, кокетливо разводя руками и наводя глаз на грудь Лиды.
- Без фраз! - с кокетливо-повелительным жестом сказала Лида, и опять в ней боролись два существа: одно вызывало краску на лице, другое еще выпуклее и неуловимо бесстыднее выставило грудь навстречу обнажающему взгляду.
"Ты думаешь, что я очень несчастна... что я убита! Так на же, смотри! Вы таковы, так и я буду такой! - с внутренними слезами мысленно говорила она Зарудину.
- О, Лидия Петровна! - с ненавистью отозвался Зарудин, - какие уж тут фразы!
- Вы, кажется, что-то сказали? - холодно спросила Лида и, быстро меняя тон, опять обернулась к Волошину.
- Расскажите мне о петербургской жизни... У нас ведь не жизнь, а прозябание!
Зарудин почувствовал, что Волошин слегка усмехнулся в его сторону и подумал, что Волошин уже не верит в то, что Лида была его любовницей.
"Ага, ага... так... хорошо!" - с невероятной злобой сказал он себе.
- Наша жизнь? О, эта знаменитая "петербургская жизнь"!...
Волошин легко и быстро болтал и производил впечатление маленькой глупенькой обезьянки, что-то лопочущей на своем пустом малопонятном языке.
"Кто знает!" - думал он с затаенной надеждой, глядя на лицо, грудь и широкие бедра Лиды.
- Могу вам дать честное слово, Лидия Петровна, что наша жизнь очень бледна и скучна... До сегодняшнего дня, впрочем, я думал, что и всякая жизнь скучна, независимо от того, где живет человек в столице или в деревне...
- Будто? - полузакрыла глаза Лида.
- Что дает жизнь, так это - прекрасная женщина! А женщина больших городов, ах, если бы вы их видели!.. А знаете, я убежден, что если что когда-либо спасет мир, то это красота! - неожиданно, но считая это очень уместным, понятным и остроумным прибавил Волошин.
На его лице установилось бессмысленно разгоряченное выражение, и он болтал срывающимся голосом, беспрестанно возвращаясь к одному и тому же, к женщине, о которой он говорил так, точно тайком непрестанно раздевал и насиловал ее. И Зарудин, подмечая это выражение, вдруг почувствовал смутную ревность.
Он краснел и бледнел и не мог стоять на месте, неровно и странно переходя с места на место посредине аллеи.
- Наши женщины так похожи одна на другую, они так исковеркались и ошаблонились!.. Найти что-нибудь способное вызвать действительное преклонение перед красотой... не то, знаете, специфическое чувство, а действительно чистое, искреннее поклонение, какое испытываешь перед статуей, в больших городах невозможно!.. Для этого надо пуститься именно в глушь, где жизнь еще - нетронутая почва, способная давать пышные цветы!
Санин невольно почесал затылок и переложил ногу на ногу.
- А к чему им здесь и расцветать, когда их рвать некому! - возразила Лида.
"Ага! - с интересом подумал Санин, - вот куда она ведет!.."
Ему была ужасно интересна эта грубоватая тонкая игра чувств и желаний, ясно и в то же время неуловимо развертывающаяся перед ним.
- То есть!
- Ну да, я говорю серьезно! Кто срывает наши печальные цветы? Что это за люди, которых мы делаем своими героями! - вырвалось у Лиды совершенно искренно и трогательно-грустно.
- Вы к нам безжалостны! - невольно отозвался на скрытые нотки ее голоса Зарудин.
- Лидия Петровна права! - с одушевлением поддержал Волошин, но сейчас же спохватился и трусливо оглянулся на Зарудина.
Лидия захохотала, и ее горящие местью, и стыдом, и тоской глаза грозно и печально впились в лицо Зарудину. А Волошин опять болтал, и слова его сыпались, прыгали и дробились, как стая каких-то чепушистых уродцев, Бог весть откуда набежавших сюда.
Уже он говорил о том, что женщина с прекрасным телом может, не возбуждая грязных желаний, появляться на улицу голой, и видно было, как хотелось ему, чтобы этою женщиной была Лида и чтобы голой появилась она именно для него.
А Лида смеялась, перебивала его, и в ее высоком смехе слышался стыд и слезы обиды и тоски.
Было жарко, и солнце высоко и прямо смотрело в сад, и листья тихо-тихо покачивались, точно волнуясь знойными, но скованными ленью желаниями. А под ними хорошенькая, молоденькая беременная женщина с тайными слезами и муками старалась отомстить за поруганную страсть и чувствовала, что это не удается, и страдала бессильным стыдом; один слабосильный, трусливый самец мучился в потугах высказываемого и скрываемого сладострастного желания, а другой страдал от ревнивой и унижающей злобы.
Санин сидел в стороне, в мягкой и зеленой тени липы, и спокойно смотрел на них.
- Однако нам пора, - наконец не выдержал Зарудин. Сам не зная почему, он чувствовал во всем, в смехе, в глазах, в дрожи пальцев Лиды, скрытые удары по лицу, и злоба к ней, ревность к Волошину и физическая тоска безвозвратной потери истомили его.
- Уже? - спросила Лида.
Волошин, сладко жмурясь, улыбался и тонким языком облизывал губы.
- Что делать... Виктору Сергеевичу, очевидно, нездоровится, насмешливо, воображая себя победителем, сказал он.
Они стали прощаться. Когда Зарудин наклонился к руке Лиды, он вдруг шепнул:
- Прощай!
Он сам не знал, зачем это сделал, но никогда так не любил и не ненавидел Лиду, как в эту минуту. И в душе Лиды ответно что-то замерло и задрожало, в желании расстаться с грустной и нежной благодарностью за пережитые вместе наслаждения, без всяких местей, злоб и ненавистей. Но она подавила это чувство и ответила безжалостно громко:
- Прощайте!.. Счастливого пути. Павел Львович, не забывать!
Слышно было, как Волошин, нарочно громче, чем нужно, сказал:
- Вот женщина, она опьяняет, как шампанское!..
Они ушли, а когда шаги их стихли, Лида села в качалку, но совсем не так, как прежде, а сгорбившись и вся дрожа. Тихие, какие-то особенно трогательные, девические слезы полились у нее по лицу. И почему-то Санину припомнился трогательно-задумчивый образ русской девушки, с ее пышной косой, безотрадной жизнью и кисейным рукавом, которым она тайком где-нибудь но весне, над обрывом разлива, утирала свои слезы. И то, что этот старинный наивный образ был совсем не свойствен обычной Лиде, с ее модными высокими прическами и изящными кружевными платьями, особенно было трогательно и жалко.
- Ну, что ты! - сказал Санин, подходя и беря ее за руку.
- Оставь... какая ужасная штука жизнь... - выговорила Лида и наклонилась к самым коленям, закрыв лицо руками. Мягкая коса тихо свернулась через плечо и упала вниз.
- Тьфу! - сердито сказал Санин, - стал бы я из-за таких пустяков!..
- Неужели нет... других, лучших людей! - опять проговорила Лида.
- Конечно, нет, улыбнулся Санин, - человек гадок по природе... Не жди от него ничего хорошего и тогда то дурное, что он будет делать, не будет причинять тебе горя...
Лида подняла голову и посмотрела на него заплаканными красивыми глазами.
- А ты не ждешь? - спокойнее и задумчивее спросила она.
- Конечно, нет, - отвечал Санин, - я живу один...
XXIX
На другой день простоволосая и босая Дунька, с застывшим выражением испуга в глупых глазах, прибежала к Санину, чистившему дорожку в саду и, очевидно повторяя чужие слова, сказала:
- Владимир Петрович, вас желают видеть господа ахвицеры...
Санин не удивился, потому что ждал того или иного вызова от Зарудина.
- И очень желают? - шутя спросил он Дуньку.
Но Дунька, видимо, знала что-то страшное и, против обыкновения, не закрылась рукавом, а взглянула ему прямо в глаза с выражением испуганного участия.
Санин поставил лопату к дереву, снял и перетянул пояс и, по своей манере, слегка раскачиваясь на ходу, пошел в дом.
"Экие дураки... ведь вот идиоты!" - с досадой думал он о Зарудине и его секундантах, но это было не ругательством, а выражением его искреннего мнения.
Когда он проходил через дом, из дверей своей комнаты вышла Лида и стала на пороге. У нее было напряженное бледное лицо и страдальческие глаза. Она пошевелила губами, но ничего не сказала. В эту минуту она чувствовала себя самой несчастной и самой преступной женщиной в мире.
В гостиной, в кресле, беспомощно сидела Марья Ивановна. И у нее было испуганное несчастное лицо, и куриный гребень наколки растерянно свисал набок. Она тоже поглядела на Санина умоляющими, испуганными глазами, так же пошевелила губами и так же промолчала.
